– Джамбовский раён, – говорит Рентон. – Я догоняю.
Франко смеется, и Рентон пользуется удобным случаем.
– Один вопрос, Фрэнк, – выпаливает он. – Эти бабки… пятнадцать штук – почему щас? Почему ты захотел их обратно щас?
Фрэнк Бегби отводит Рентона в сторону, чтобы не слышала Мелани, которая помогает Мартину и служителю снимать «Кровь на рельсах»:
– Ну, я чутка зрело обдумал, и, по-моему, ты прав. Это поможет нам всем двигаться дальше. Избавиться от всей этой хуйни с прошлого, да ж?
– Базара нет… но… я ж купил эти бошки. Переплатил с лихвой. Мы ж больше чем квиты.
– Не, братан, ты купил произведение искусства. В чеке так и указано. К нашему долгу это нихуя отношения не имеет.
– Ты ж не собираешься миня этим наказывать… прошу, Фрэнк, я на мели, братан, у миня…
– Ничем я тибя не наказую. Больше этим не занимаюсь. Ты нас всех обокрал, – в конце концов, ты предложил ращитаться. Ты ращитался со Спадом. Ращитался с Больным, чёбы потом опять иво кинуть.
– Но я с ним опять ращитался! – Рентон морщится от собственного голоса – пронзительного ребяческого визга.
– По-любасу я решил, чё не хочу этих бабок касаться. Потом ты попытался миня манипулировать и купил бошки, которые тибя в натуре не интересовали.
– Я пытался заставить тибя взять, чё тибе причиталося.
– Мотивом было не это, – говорит Франко под вой сирен снаружи. – Ты хотел повысить самооценку. Заплатить по счетам. Обычная анонимно-алкогольная или анонимно-наркоманская хуйня.
– Разве нужна эта дихотомия… разделение… – заикается Рентон, – разница между тем и другим, разве их нужно рассматривать порознь?
– Я в курсах, блядь, чё такое дихотомия, – обрывает Франко. – Я ж говорил, чё в тюряге от дислексии избавился и с тех пор читаю постоянно. Или ты думал, чё я пизжу тибе?
Рентон проглатывает собственное покровительственное молчание.
– Не, – выдавливает он.
– Тада докажи, чё это был твой мотив. Докажи, чё я входил в твои расчеты. – Франко склоняет голову набок. – Загладь вину. Верни мине мои бабки!
И Фрэнк Бегби уходит прочь, а Рентон стоит посреди учиненного Спадом бедлама, и перед мысленным взором его разворачиваются эпохи и континенты. Владелец галереи с бессильной гадливостью наблюдает, как Мартин носится вместе с персоналом, снимая последние произведения. Конрад расстроен тем, что в диджейское оборудование попала вода, и громко орет. Карл не догоняет почему: у Конрада же ничего нет, кроме наушников и флешки. Пожарные и водопроводчики прибывают в почти неприличной спешке, ремонтники между тем занимаются своими делами, а посетители охают, вздыхают и треплются. Снаружи истерично верещит пожарная сигнализация, молитвенно взывая о помощи еще долго после того, как все вроде бы под контролем. Рентон застыл как вкопанный, и мозг ему прожигает одна-единственная мысль: «Бегби знает, что я на голяках. Он снова меня поимел. Я не могу этого позволить».
А потом Больной, выманивший у Рентона все подчистую, уходит с Марианной. Бегби устроили бы и двадцать штук за эти головы, но Больной через Форрестера подставил Рентона и ободрал его как липку. Этого нельзя так оставлять.
30
Больной – Приспособа для одиноких
На несуразную выставку Бегби нельзя было не прийти. Я так мечтал увидеть скисшее щачло Рентона, узнавшего, что я подбил Майки проебать его финансы, надбавив цену за беспонтовое искусство Бегби. Разумеется, бронзовая голова совершенно на меня не похожа. Да, рельефные скулы, массивный подбородок и благородный нос в наличии, но залихватский пиратский взгляд не пойман. Однако Франко обеспечил вишенку на торте в виде бонусного шара: темпераментный художник решил, что все-таки хочет получить обратно деньги за наркотики! Соль на рану Рент-боя и изящный штрих, которого я от Фрэнка Бегби никак не ожидал. Майки донес мне, что вероломное рыжее щачло Рентона было просто на загляденье! Жаль, что я это пропустил.
В галерее Рентон сохраняет дистанцию, прикидываясь беспечным, но подойти не решается. Смывается к вертакам вместе с Юартом и этим жирным голландским сопляком. Но все это – лишь желанная прелюдия к главной причине моего появления: приходу Марианны, которая вплывает на выставку стройным привидением в голубом платье. Маманьку сопровождают молодые парень и девушка: симпатичные, но пустые и бросовые пиздюки, каких можно встретить на Джордж-стрит за бархатной веревкой в любой дыре с завышенными ценами. Неизвестно, кто этот молодой паренек – любовник Марианны или хахаль девушки, но подкатывающий к ней Джус Терри без труда его отпихивает.
Поэтому нельзя терять ни секунды. Оставляю своих невзрачных спутников и неторопливо подгребаю к ним.
– Терри… если позволишь, на малую секундочку. Марианна, нам очень нужно поговорить.
– Неужели? – Она бросает на меня холодный презрительный взгляд, который мине всегда как серпом по яйцам. – Можешь валить нахуй.
– Угу, может и погодить, пиздюк, – пучится на миня Терри.
Но Марианна не сводит с меня глаз. Она так часто слышала мои лживо-соблазнительные слова. Сколько раз я могу это проделывать? Сколько раз могу ее разводить? Чувствую, как меня изнутри перемалывает надрыв, когда представляю, как нас обоих поражает смертельная болезнь и каждому остается всего несколько месяцев. В голове играет попурри из «Милой» Бобби Голдсборо и «Времен года под солнцем» Терри Джекса
[68], а мой голос становится низким и очень зычным.
– Пожалуйста, – говорю с мольбой, точно умирающий, – это правда важно.
– Да уж надеюсь, – обрывает она, но я уже в ебаной игре!
– Что да, то да, – со злостью говорит Терри, а я беру сопротивляющуюся Марианну за руку, и мы сваливаем к пожарному выходу.
«Уильямсон обламывает Лоусона! Грозный стенхаусский нападающий прорвался к воротам и, казалось, непременно должен забить гол, но тут откуда ни возьмись появился итальянский центральный полузащитник, литский Пирло
[69], и в удачный момент отобрал мяч».
На лестнице пожарного выхода она язвительно смотрит на меня:
– Ну? Какого хуя тебе нужно?
