За депортацией на север вскоре последовали три последовательные волны высылки в Италию итальянского населения империи: еще около 80 тыс. человек (35 тыс. из Трентино и 45 тыс. из Побережья; из низ 20 тыс. были «regnicoli», т. е. подданными королевства, постоянно проживающими на австрийской территории) вынужденно покинули свои дома, чтобы быть перераспределенными в более чем 300 итальянских муниципалитетах, от севера до юга страны
[199]. Они попали преимущественно в условия глубокого дискомфорта, чувствуя себя униженными за то, что их лишили всего имущества, осознавая, что многие считают их не только нежелательными гостями, наживающимися на местных ресурсах, но и потенциально опасными гражданами вражеского государства. Таким образом, высланные люди первыми испытали на себе двойную враждебность: они представлялись «слишком итальянскими» для одних и «мало итальянскими» для других — опыт, который потом переживали и италоязычные солдаты.
Если таковой оказалась судьба десятков тысяч переселенцев, ставших жертвами национальных предрассудков, то каково было тем, кто остался на Побережье и в Трентино, день за днем переживая дальнейшее обострение борьбы властей с ирредентизмом: в итоге она приобрела черты более общей борьбы с итальянским компонентом, часто с пароксизмами. Примером тому может служить приказ командующего Юго-западным фронтом эрцгерцога Евгения, касающийся часов, установленных на общественных зданиях в Трентино. Убедившись, что во многих случаях часы, установленные на церковных колокольнях и других зданиях, воспроизводят цифры от 1 до 24, как это обычно делается в Италии, он приказал убрать цифры от 13 до 24: их наличие было определено как «признак ирредентизма, нарушающего государственное устройство»
[200].
В Трентино преследования не пощадили даже важных общественных деятелей институционального мира. Политические выразители ирредентистской веры, прежде всего Чезаре Баттисти, уже давно перебрались в Италию, поэтому военные выступили теперь против более умеренных, оставшихся на австрийской территории. Либерального депутата Валериано Мальфатти интернировали в лагерь Каценау, католических депутатов Энрико Кончи и Гвидо де Джентили заключили в Линце и Зальцбурге соответственно, мэра Тренто Витторио Циппеля сначала отстранили от должности, затем бросили в тюрьму, приговорив военным трибуналом к восьми годам каторжных работ за государственную измену на основании сделанных еще до войны ирредентистских действий и заявлений, пусть и без реального осуществления каких-либо подрывных намерений с его стороны
[201]. Даже епископа Тренто, Челестино Эндричи, интернировали в Хайлигенкройц под Веной, в результате напряженных и противоречивых переговоров с центральными и региональными политическими органами, а также с военными, в которых он занимал весьма умеренную позицию
[202].
В Триесте новый наместник барон Альфред Фриз-Скене, назначенный в феврале 1915 г.
[203] показал себя полностью соответствующим жестким позициям военного командования. Сразу же после вступления Италии в войну он принял ряд репрессивных мер, чем заслужил полное одобрение начальника Генерального штаба Конрада фон Хётцендорфа: он распустил муниципальные администрации Триеста и Гориции, которые долгое время находились в руках итальянских либералов; отменил униформу муниципальных служащих, выполненную в итальянском стиле, предусмотрев ее замену на униформу, аналогичную униформе муниципальных служащих Вены; запретил «приветствие по итальянскому обычаю»; подготовил переименования топонимов со ссылкой на итальянский ирредентизм; выдвинул предложение о введении государственного контроля над городскими средними школами и его усилении над начальными школами, т. к. «обе были известными рассадниками ирредентизма»; предложил «тщательную чистку школьного персонала от всех ненадежных элементов»; распустил многочисленные итальянские ассоциации. Конрад фон Хётцендорф представил меры наместника Триеста как пример того, что следовало сделать во всех землях, где существовали «неблагоприятные и часто опасные для государства условия», то есть в Богемии, Далмации, Тироле и на Побережье. Он настаивал при этом на центральной роли военных властей в определении всех мер, касающихся управления общественной жизнью, которая, казалось бы, была далека от войны, но «в действительности имела огромное значение для обороноспособности монархии»
[204].
Пагубные последствия сурового отношения армии к национальным меньшинствам ясно осознавал премьер-министр граф Карл Штюргох — в конце 1915 г. он говорил о «тревожной тенденции к ошибочным обобщениям, которая <…> может нанести значительный ущерб, поскольку грозит отчуждением государства от значительных слоев населения»
[205]. Под давлением военных империя, казалось, встала на путь невозврата в отношениях со своими меньшинствами. Согласно отчету информационной службы XVII корпуса, размещенного в Вальсугане, «ни один италоговорящий житель Южного Тироля не может считаться абсолютно надежным»
[206], и это утверждение можно было легко распространить на всех итальянцев в Австрии. Для них, как в гражданской, так и в военной жизни, становилось всё труднее сохранять или развивать искренний габсбургский патриотизм. Ежедневное отторжение от институтов непоправимо отвращало их от любой формы идентификации с империей.
Еще более переломным для жизни солдат итальянской национальности стало вхождение Италии в войну на стороне Антанты. Их без разбора теперь считали «политически ненадежными» и немедленно удаляли с нового Юго-западного фронта, где они оказались бы в опасном контакте с армией королевства Италия и в еще более опасной близости от италоязычного населения, с которым могли бы легко брататься и от которого могли бы получить поддержку в случае дезертирства. 6 августа 1915 г. Верховное командование разослало командирам этого фронта общие правила для обращения с итальянцами, прибывающими как из Трентино, так и с Побережья, «чтобы не ставить под угрозу успех целых армейских корпусов и репутацию войск признанной ценности из-за использования ненадежных людей на Юго-западном театре войны»
[207].
