Позиции продолжали быть расплывчатыми, и, следовательно, сообщения пленным тоже были противоречивы: многие долгое время считали, что в Италии их обязательно отправят на фронт. На туманность своей судьбы жаловались сами пленные
[349], но также и ирредентисты (такие как Риккардо Дзанелла, бывший мэр Фиуме, освобожденный из русского плена в конце 1915 г.
[350]) и даже заместитель начальника штаба армии Карло Порро
[351].
Пока несколько сотен офицеров перебирались в Италию, для массы пленных наступил долгий период неопределенности, отмеченный исчезновением иллюзий насчет скорого освобождения. После «балканских осложнений» русские вновь выдвинули гипотезу морского пути из Архангельска, но итальянское правительство тянуло время, оправдываясь отсутствием гарантий в военно-морском сопровождении и необходимостью провести «тщательный и осмотрительный отбор лиц, подлежащих освобождению»
[352]. Русским союзникам разъяснили, что предварительным этапом любого плана переброски должна стать концентрация всех итальянцев, чтобы знать, сколько их всего и сколько именно желает уехать в Италию
[353].
Работа по полному сбору итальянцев продолжалась по самым разным критериям, в зависимости от решений местных командиров русской армии: некоторые собирали исключительно добровольцев для фронта, другие — тех, кто хотел отправиться в Италию в статусе пленников, а третьи — всех италоговорящих без различия, в том числе верных австрийскому трону. Дневники и воспоминания солдат часто сообщают о явной неразберихе: собравшись на очередной митинг, они чувствовали, что не уверены, хотят ли они ехать в Италию или нет. Однако этот вопрос все-таки задавали им русские офицеры, а также и в хозяйствах, где работали пленные. При этом возникали трудности с переводом, как и невозможность понять, при каких условиях можно было «выбрать Италию». В лагерях, формально зарезервированных для тех, кто ожидал отправки в Италию, эти пленные оказывались нередко вместе с «сверхитальянскими» и «лояльно австрийскими» соузниками. Сосуществование становилось драматическим из-за словесных и физических столкновений, а также из-за попыток повлиять на мнение товарищей, угроз и выражения презрения к тем, кто сделал «неправильный» выбор.
Джузеппе Де Манинкор из Трентино рассказал о переброске из Дарницы в Тамбов нескольких сотен убежденных «ирредентистов», решивших записаться в королевскую армию. Их поместили в городской театр, служивший лагерем для военнопленных: отсюда около двухсот добровольцев уже отбыли в Кирсанов, главный пункт для «ирредентистов», так что в Тамбове остались две тысячи итальянцев, но «австрийцев в душе». Новоприбывшие решили заночевать во дворе, но утром сочли за лучшее поднять итальянский флаг, что вызвало гневную реакцию «старожилов» и их возгласы за Австрию и против Италии: «В сердце союзной нам России они кричали нам в лицо, что разорвут наш флаг на куски и пошлют наши имена правительству Австрии. <…> главарь их банды, <…> использовав угрозы, лесть, ложь, вырвал из наших рядов слабаков. <…> У австрофилов отличный рацион, мясо и суп, такие, как мы, волонтеры, до сих пор даже не видели во сне. <…> Мы пересчитались: сорок из нас четырехсот ушло из-за пропаганды, которая длилась всего несколько часов. <…> идиоты — они не едут в Италию, потому что боятся потерять двенадцать крон пенсии Tapferkeitsmedaille
[354]!»
[355] Выражая свое презрение к «австрофилам» ирредентист Де Манинкор показывает радикальность столкновения италоязычных подданных Австро-Венгрии, спровоцированного вмешательством и конкурирующим давлением со стороны австрийских, итальянских и русских властей.
В конце сентября 1915 г. русские изолировали 6194 солдат и 120 офицеров итальянской национальности, из которых только 1633 из первых и 48 из последних выразили желание быть отправленными в Италию
[356]. Согласно договоренностям между двумя странами, они должны были перебраться в лагерь Кирсанов в Тамбовской губернии, примерно в 600 км к юго-востоку от Москвы. Здесь во время якобы недолгого ожидания отправки в Италию им следовало пользоваться разными привилегиями.
Однако всё вышло иначе. Итальянцы оказались рассредоточены по множеству других лагерей, таких как в Полтаве и Орлове
[357], но их также распределяли небольшими группами на огромных русских пространствах, где они часто и не подозревали о новой ситуации, возникшей с вступлением Италии в войну. Ожидание оказалось намного дольше, а условия жизни в Кирсанове и других местах интернирования продолжали оставаться крайне тяжелыми. Австрийские итальянцы заплатили за дезорганизацию российских властей, с одной стороны, но также за колебания и недоверие итальянских властей, с другой. Всё это время они подвергались строгому контролю со стороны австрийцев с использованием почтовой цензуры и попыток патриотического воспитания — со стороны Италии.
3. Беспокойные лагеря
Условия жизни в лагерях были самыми разнообразными. Многое зависело от уровня скученности, природной и климатической ситуации, но также и от позиции русских командиров: в ряде случаев они продолжали считать пленниками даже тех итальянцев, которые теперь отказались от Австрии, и не обеспечивали им льготы. Часто переезд в большой лагерь сбора приводил к значительному ухудшению условий жизни. После того, как пленные работали в сельском хозяйстве и жили в крестьянских семьях, имея возможность нормально питаться и зарабатывать, они внезапно оказывались запертыми в неадекватных и переполненных бараках, часто с недостаточным питанием, с высоким риском заражения инфекционными заболеваниями и отсутствием возможности найти работу (учитывая высокую концентрацию мужчин, в ней заинтересованных). В письме, адресованном итальянскому консулу в Москве, группа военнопленных, содержащихся в Орлове, описала в таких драматических тонах ухудшение их состояния после сбора в этом лагере: предыдущая ситуация казалась им почти райской: «За редкими исключениями, итальянцу-пленнику, рассредоточенному среди славянских пленников, жилось хорошо. Жившему с гражданскими лицами, которые во многих случаях относились к нему как к сыну или как к брату, ему не о чем было беспокоиться, и иногда он занимался спортом и даже охотой; нанятый по своей профессии в мастерские, на железную дорогу или в деревню, он также имел честный доход; поселившись в городе, имел пищу, наслаждался относительной свободой, мог свободно гулять в течение дня по городу и его окрестностям <…> Всего этого у нас больше нет!»
[358]
