Было бы неправильно пытаться делать необоснованные обобщения. Однако одно нам кажется очевидным: существовала очень сильная обусловленность, при которой солдаты действовали и принимали определенные, казалось бы, свободные решения. Речь идет, прежде всего, о выборе, который многим из них пришлось сделать во время плена: остаться верными Австро-Венгрии или же перейти на сторону Италии. Это очень трудное решение было обусловлено сложным многообразием элементов, которые выходят далеко за рамки простого чувства национальности. Решение принималось не только на основе идентификации с той или иной страной, а скорее путем взвешивания последствий своего поступка для себя и своей семьи. Однако чаще всего цензурные и контролирующие ведомства, правительства и даже некоторые историографические реконструкции придают этим решениям преимущественно национально-политическое значение.
Иногда именно записи самих пленных раскрывают всю сложность и трудность выбора «мундира». В октябре 1918 г. Гвидо Мондольфо из Гориции размышляя об этом, в конце концов, в отличие от своих товарищей, решил не переходить на итальянскую сторону, опасаясь причинить вред своей матери и невесте, оставшимся в родном селении: «О Нинуччи, о мама, только ради вас я не принял приглашение [от Италии]. Таким образом я теряю своих лучших друзей и остаюсь здесь наедине со своими грустными мыслями. Я буду очень, очень страдать, потому что у меня больше не будет рядом людей, которым смогу открыть свое сердце. Повторяю, только ради вас двоих я остаюсь здесь и приношу — поверьте мне — самую большую жертву, которую я когда-либо приносил. Да здравствует Италия!»
[648]
Одновременно крестьянин Джузеппе Чизилин, тоже из области Гориции, сделал противоположный выбор: он выбрал Италию еще в июне 1915 г., а в конце 1916 г. отправился туда из Архангельска. Для него этот выбор тоже оказался нелегким: прежде всего он был травмирован тем, что с ним и его земляками в имперской армии обращались как со «зверями», потому что они были итальянцами, «как будто мы не были австрийскими патриотами»: «Поэтому я и подумал, что никому не сделаю ничего плохого, если соглашусь на то, чтобы меня перевезли в Италию, как военнопленного, чтобы уехать от моих собственных австрийских братьев, которые так дурно ко мне относятся безо всякой причины, а ведь я не вел себя плохо ни по отношению к ним, ни по отношению к моей дорогой Австрийской империи. Я не причиняю никому вреда и не боюсь. С другой стороны, обидно из-за моих товарищей, которые говорят, что нам отрубят головы, если мы попадем в Австрию, потому что, по их словам, мы едем в Италию воевать против нашей любимой империи, тогда как я им сказал, что у меня никогда не будет такого дерзкого намерения и что я скорее дам себя расстрелять итальянцам, чем пойду против своих братьев. Хотя я занимаю низкое положение, я знаю свой долг патриота — поддерживать свое правительство и свою империю, что я и продемонстрировал, сражаясь как истинный австриец»
[649].
Итак, Мондольфо выбрал Австрию, воскликнув «Да здравствует Италия!», а Чизилин выбрал Италию «как истинный австриец». Этих примеров достаточно, чтобы понять драматическую сложность выбора «мундира» — необходимо иметь ввиду контекст насилия, контроля и принуждения, порожденный войной и пленом. По этой причине оказалось важным реконструировать события, связанные с италоязычным контингентом из Австро-Венгерской империи, используя обе точки зрения — государственных институтов, сверху, и собственно солдат, снизу.
Воинствующий и пленный ирредентизм
Послесловие редактора
В 2018 г. в Западной Европе, в особенности в странах бывшей Антанты, праздновали столетие окончания Первой мировой войны, — Великой войны, как до сих пор часто называют здесь катаклизм, завершивший легкомысленную т. н. «Прекрасную эпоху», когда в мире верили в элегантный и безудержный прогресс человечества.
Среди множества академических событий, приуроченных к той дате, в октябре 2018 г. мне довелось участвовать в одном конгрессе, устроенном Межуниверситетским исследовательским центром «Путешествия в Италию» (CIRVI), с названием «Иностранцы в серо-зеленом
[650]. 1915–1918. Великая война других [солдат]».
Среди десятков докладов мое внимание обратило выступление Андреа Ди Микели, профессора Свободного университета г. Больцано, — о судьбе т. н. ирредентных солдат Австро-Венгерской империи, преимущественно в период плена. Интерес возник естественно: их плен был русским и его география относилась ко всему грандиозному пространству Российской империи, от Архангельска до Туркестана, от Западного края до Владивостока.
Мы познакомились с проф. Ди Микели, и данная книга, перевод на русский его монографии «Тга due divise», — свидетельство тому, что главное на конференциях происходит в кулуарах.
Обложка программы конгресса «Stranieri in grigioverde…» (Турин-Монкальере, 18–20 окт. 2018)
Представленная на конгрессе тема в общих чертах мне была уже знакома: в 1997 г. в Италии вышла книга историка-слависта из Триеста Марины Росси «Пленники царя: итальянские солдаты австро-венгерской армии в лагерях России»
[651], на которую я тогда же откликнулся рецензией в парижском еженедельнике «Русская мысль»
[652]. Книга Марина Росси основывалась в первую очередь на дневниках и мемуарах тех несчастных солдат.
Конечно же, история италоязычного контингента в составе австро-венгерской армии интересовала исследователей и ранее, особенно в контексте проблемы ирредентизма и статуса ирредентных, «не воссоединенных» земель.
Итальянский термин «irredento»
[653], возникший в 1870-е гг. в патриотической среде, лишь недавно, в разных формах, стал проникать в отечественный обиход. Первоначально им обозначали населенные итальянцами территории — terre irredente, оставшиеся после 1866 г. (т. е. после окончания серии войн с австрийцами за независимость) за пределами Итальянской державы. Вскоре термин перешел и на само население, обитавшее на этих землях, при этом вместе с «не воссоединенными» итальянцами там жили и другие народы — собственно немецкоязычные австрийцы, в том числе тирольцы, а также славяне (словенцы и хорваты). К концу XIX в. оформилось и политическое движение за воссоединение этих земель с Италией — ирредентизм; появились и его деятели — ирредентисты. Возникли и труднопереводимые особенности: так, «irredentista» — это ирредентист, убежденный сторонник воссоединения с Италией, в то время как «irredento» — это просто италоязычный житель пограничных земель Австрии. В настоящее время эту итальянскую терминологию переносят и на другие этносы, причем в русской сфере парадоксальным образом возник отсутствующий у итальянцев термин «ирредента» (существует прилагательное женского рода, к примеру Italia irredenta, т. е. ирредентная Италия) — им стали обозначать автохтонное, коренное население ирредентных земель, в противовес миграционной, «рассеянной» диаспоре.
