Зороастрийцы, сирийский гностицизм, манихейство – все эти стороны азиатской мудрости оказали влияние на фанатическое учение эвхитов, этот плод богомильства Болгарии
[110]. С ними мы вступаем во второй период альбигойства, период славянский.
Третьим и последним периодом будет альбигойство собственно провансальское.
Богомилы Болгарии
Возникновение дуализма богомилов находится в тесной связи как с историей взаимных отношений между Римом и Византией, так и с существованием самостоятельной болгарской церкви.
Сам склад первобытных религиозных верований древних славян-язычников безусловно повлиял на дальнейшую судьбу христианства в Болгарии. Нельзя объяснить распространения ереси между славянами исключительно одной пропагандой павликиан. Во многих частях Балканского полуострова, не только в окрестностях Филиппополя, дуалисты имели свои церкви, имели их еще раньше. Так было в Западной Македонии, в городах Колонии и Кавоссе, в городе Филиппах, даже в Ахайе, то есть собственно Греции. Но тем не менее манихейство упрочилось в Болгарии и переплавилось там в новую систему. Более того, существуя в стране издавна, оно противодействовало введению в ней христианского вероучения. Великие просветители и апостолы славянские, даже по обращении царя Бориса, оставили в некоторых местах Болгарии язычество неискорененным. Так оно продолжало существовать до самого царя Петра Симеоновича.
Это было результатом деятельности манихеев, имевших своих проповедников и влиятельных представителей во всех пределах империи. Еретики отличались радушием, общительностью, красноречием.
Иоанн, известный экзарх Болгарский, в своем Четвертом Слове смешивает язычников с еретиками. «Да ся срамляют убо вси пошибени исквернии Манихеи и вси погани Словени и вси языцы зловернии», – говорит он
[111].
Не успел еще умолкнуть последний звук поучения просветителей Болгарии, как туда прибыли павликианские миссионеры из Армении
[112]. Они повели дело с необыкновенным успехом, и скоро их заблуждения стали грозить православию. Если не стало язычников, то появилось несравненно более опасное и страшное общество, члены которого обладали большими средствами и нравственным авторитетом.
Еще опаснее стали павликиане, когда в их среде появился один из тех вождей, которые призваны быть ересиархами. Он совершил реформу в манихействе и создал особый вид этой ереси, названный по его имени. Это был поп Богоумил, о котором заметил православный обличитель: «а поистине Богу не мил»
[113].
Богоумил жил в конце X века, в царствование Самуила. Успехам этого славянского Мани способствовали те самые политические обстоятельства, о которых мы говорили выше. Болгары и прочие славяне стали предметом столкновения претензий двух церковных властей – папы римского и патриарха Константинопольского. Польский историк права Мациевский убедительно доказал, что первый свет на славян был пролит с Востока и что они издавна вошли в состав Восточного патриархата, но папы со своими светскими устремлениями насильственно вовлекали их в лоно Римско-католической церкви
[114]. Характер проповедей тех и других миссионеров значительно различался в приемах. Речь западных проповедников была на непонятном языке, она часто приносила с собой только притеснения и нищету для обращаемых, в то время как греческая проповедь обладала тайной успеха. Славяне, обитавшие близ границ Греции, охотно принимали христианство, потому что святые апостолы объясняли им таинства веры на понятном для них языке. Хотя они и любили языческие обряды, продолжая следовать им, даже будучи христианами, но никогда не защищали их с оружием в руках. Потому арена проповеди греческих монахов расширялась до далеких пределов. Католическим же ученым, и особенно Мациевскому, принадлежит честь осознания, что во всех славянских землях, до гор Татры, первоначальным христианством было восточное и что только искусством и политикой Рима оно заменилось латинским. Оно первым было посеяно в Моравии, Чехии, Хорватии, Силезии, даже в Польше и, наконец, в Венгрии. Но зато Римская курия отличалась удивительною прозорливостью. Она не только уничтожила здесь следы греческого миссионерства, но даже умела склонить болгар к отторжению от Восточной церкви, только что усыновившей их.
Едва успел император Михаил удалить римско-католического епископа
[115], как поспешил дать большие права Болгарской церкви, чтобы удержать ее за собой. Болгарский архиерей получил второе место после константинопольского, а около середины X века стал независимым патриархом, но, впрочем, ненадолго
[116]. Болгария, возбуждавшая зависть пап, долго была предметом вражды двух великих церквей, она послужила, наконец, одной из причин их разделения. Важно то, что в отношении Болгарии столько же играли роль экономические интересы пап, сколько претензии германских императоров. В Болгарской стране, где дьявол и немец стали синонимами, вместе с римской пропагандой грозило и онемечение, уничтожение национальной культуры. Папская политика заключалась в упорном сопротивлении введению отечественного языка в богослужение в то время, когда немецкая цивилизация напрягала со своей стороны усилия к уничтожению славянского языка и народности между западными славянами.
Поспешим заметить, что такая неприязненная политика, как мы увидим далее, должна была сильно способствовать образованию славянского дуализма, который в свою очередь был непосредственным предшественником альбигойско-манихейского верования. Принятие славянами из Царьграда христианства вызывалось характером византийской церковной пропаганды, которая никогда не претендовала на полное уничтожение местной самостоятельности. «Восточное христианство никогда не превращало обращаемых в рабов, проповедуя слово Бога на их языке и охотно дозволяя перелагать его на всевозможные глаголы человеческие»
[117].
