Летописцу, описавшему эти сцены в Орлеане, казалось, что впредь католичество будет нерушимо во Франции и что ересь исчезла с лица земли. В сущности, она только начиналась, внезапно перекинувшись отсюда в Люттих и Аррас. Там схватили еретиков, пытали, но ничего не узнали и только изменой добыли тайну учения, которое оказалось тем же орлеанским с примесью практических наставлений о делах милосердия, молитвы и воздержания.
Епископы Юга были настороже, они отовсюду получали извещения о симптомах, опасных для церкви. Катаров видели везде – одна бледность лица, истомленный вид казались испуганным властям достаточным свидетельством в пользу еретичества.
Так, в сороковых годах шалонский епископ советовался с Вазоном Льежским о мерах против еретиков его епархий. Он получил от умного и кроткого епископа Льежа самое разумное наставление по этому поводу, которое, по-видимому, принесло благотворные последствия.
«Бог не хочет смерти грешника, – писал Вазон, – он ищет лишь покаяния и жизни его».
Между тем успех ереси так возрастал, что в 1049 году большой собор в Реймсе из двадцати епископов, пятидесяти аббатов и прочего духовенства должен был постановить отлучение на еретиков и всех тех, кто «чем бы то ни было будут оказывать содействие новому учению»
[145].
Со второй половины XI века история катаров принадлежит исключительно Югу Франции. В 1056 году в Тулузе новый собор отлучил еретиков и их покровителей, которые скрывались даже между вельможами, но он же обличал духовенство в симонии и порочной жизни. Тогда же епископ Безьерский отлучает весь город Сен-Жилль, и, когда один приор этого города не послушался распоряжения епископского, папа Александр II подтвердил отлучение вторично в 1062 году, причем приказал вырыть из земли трупы умерших во время интердикта и вынести их с кладбища за черту города
[146].
Мы не имеем сведений о мерах против еретиков во второй половине XI века. К началу следующего столетия число катаров столь увеличилось, что они стали населять целые города в Аженуа и проповедовать столь открыто, что капеллан Вильгельма IX Аквитанского Рауль Арденнский должен был писать против них особое слово. Катарам вторили другие голоса, разделившие ту же оппозицию против Рима, но основывавшиеся исключительно на Библии, подобно позднейшим кальвинистам.
Деятельность Петра де Брюи и Генриха, предшествовавших Петру Вальдо, относится именно к этому рубежу между XI и XII веками, но мы оставим ее пока, как не причастную чисто дуалистическому движению, которое в это самое время окончательно утверждается в Альбижуа.
Свидетельство о последнем записано по следующему поводу: епископ города Альби Сикарт и аббат Кастра Годефруа хотели заключить в тюрьму отлученных еретиков, но народ воспротивился этому, власти города и даже рыцари оказали энергичную поддержку во имя своей муниципии. По всей вероятности, духовенство уступило перед соединенной и крепкой силой
[147]. Это обстоятельство достаточно показывает, что ересь в Альбижуа составляла тогда явление обыкновенное и признанное, если уже не охватившее большинства торгового и рыцарского сословия.
Это происходило около 1115 года, а через четыре года Тулузский собор, состоявший из южных епископов, под предводительством самого папы должен был произнести анафему катарам и отлучить всех, кто, обязанный преследовать, допускает их к своим владениям или защищает как сообщников. Эту самую формулу вместе с обличением пороков в среде духовенства повторил Латеранский собор, происходивший в 1139 году
[148].
Упрочившись в Лангедоке, уже успев обратить на себя усиленное внимание Римской курии и ее главы, ересь перекинулась к Северу. В Шампани, в замке Монтвимере, уже давно видели ее приверженцев. Там учение, подобное альбигойству, высказывал около 1000 года некто Лейтард. В XII веке ересь имела в Шампани более значительный успех: ею заразилось высшее сословие, она проникла в села и города, из-за нее жены покидали мужей и мужья жен. Многие священники не в силах были устоять против красноречия проповедников и покидали свои паствы, хотя авторитет духовенства не пал здесь так низко, как на Юге.
Граф Суассонский считался покровителем ереси, главными учителями которой были два крестьянина окрестной деревни: Клементий и Эбрар, родные братья. Они были выданы церковным властям народом, ничем не походившим здесь на склонных к новизне южан, и посажены в заключение. Их, как коноводов, решено было пытать водой. Один из братьев утонул, другой побоялся и отрекся. Когда епископ отлучился из города, то чернь приготовила костер, кинулась на темницу, куда посадили Клементия, и сожгла его.
Тогда же на побережье Северной Галлии, в нынешних Бретани и Нидерландах, новые миссионеры распространяли особый вид альбигойской ереси. То были Танхелин и Эон де Стелла, полуманихеи, полурационалисты
[149]. Они действовали в первой половине XII столетия. Танхелин, любимый народом фландрским, одетый в монашеское платье, ходил, окруженный телохранителями, перед ним носили меч и знамя. Огромные толпы слушали его поучения, произносимые под открытым небом на полях и площадях. Его считали за пророка или ангела, ниспосланного с неба, он сам полагал себя носителем Духа Святого. Он был в Риме и там возымел еще большее негодование против жадности и богатства духовенства. В Утрехте он сидел в заключении, но ходатайством влиятельных покровителей был освобожден, это был апофеоз его карьеры – он не встречал никакого противодействия себе, потому что во всем Антверпене был лишь один священник, и то подававший весьма дурной пример своею безнравственностью. Тысячами ходил к вероучителям народ и совращался в ересь.
Здесь Танхелин сменил рясу монаха на царскую багряницу. С короной на голове он ходил во главе трех тысяч человек, фанатически преданных ему. Обоготворение Танхелина доходило до того, что воду, в которой он искупался, пили, считая ее святой.
Когда он умер в 1125 году, то лишь проповеди и увещания святого Норберта вернули в православие совратившихся. Впрочем, иноверие прочных корней на севере иметь не могло. Это тем более относится к арианскому толкованию Святой Троицы, принятому Танхелином. Главные доводы, приводимые им и сделавшие его популярным, были направлены против римского главенства и развратных священников, которых Танхелин считал недостойными совершать таинство, тем более что последнее было отвергаемо им. Ненавистью к господствующей церкви он походил на другого современного ему ересиарха, Эона де Стеллу, который своим царственным блеском, своим красноречием возбуждал подобный же энтузиазм в Бретани как раз в то самое время, когда из аббатства Клерво громили еретиков обличения святого Бернара (1146 г.).
