Своеобразно толкуя христианскую Троицу, катары считали должным возносить ей молитвы. «Мы поклоняемся Отцу и Сыну и Святому Духу», – говорили они, понимая между тем иное под вторым и третьим лицом.
Отрицая могущество и воплощение Спасителя в христианском смысле, но сознавая необходимость искупления, они должны были дать свое объяснение посланничеству Христа. По их мнению, Он имел небесное, эфирное тело, когда вселился в Марию. Он вышел из нее столь же чистым, столь же чуждым материи, каким был прежде. «Что Мне и Тебе, Жено?» – то есть что общего между мной и тобой, говорил Он матери своей в Кане Галилейской (Евангелие от Иоанна, II, 4). Христос не имеет надобности ни в чем земном, и если он ел и пил, то делал это для людей, чтобы не открыть себя перед сатаной, который искал случая погубить Избавителя. Чудеса, которые творил Он, надо понимать духовно. Он не лечил болезни тела, потому что должен был радостно взирать на них как на средства к скорейшему разрушению последнего, к освобождению души. Гробница, из которой Он вывел Лазаря, была гробница духовная, мрак, который опутывает грешную душу. Хлебы, число которых столь таинственно возросло, были хлебы духовные, то есть слова жизни. Бури, которые укрощал Он, – это страсти, возбуждаемые злым демоном
[167]. А когда евреи, племя сатанинское, стали мучить его и распнули на кресте, то небесное тело Спасителя, конечно, пострадать ничем не могло, ибо дух немедленно отделился от него, а на третий день, низойдя вторично, воскресил Иисуса. Тела теперь не существовало, если ученики осязали его, то в результате помрачения, которое Господу угодно было низвести на них. Воскресение с плотью и костьми никогда существовать не могло, ибо это было бы унижение, посрамление Божества.
Необходимо заметить, что между некоторыми французскими катарами, вероятно, от общения с иудеями, рассеянными во многих местах Юга, в начале XII века существовали совсем иные представления о Христе. Его считали творением демона, он нарочно пришел в мир, чтобы обмануть людей и тем помешать делу спасения, что действительно настоящий Христос существовал, но на земле не появлялся, так как не пил, не ел, не имел плоти, а жил, страдал и умирал в особой земле, невидимом мире, в небесном Иерусалиме
[168].
Впрочем, такая теория принадлежала к числу фантазий, почти чуждых земле; ее последователи должны были считать подобного таинственного Христа не человеком, а воображаемым предметом. Многие же катары верили, что Христос, лишь по видимости пострадавший от демона зла, неуязвимый своим эфирным телом, призван был спасти живым примером весь человеческий род, научить людей отрешаться от тела, дабы они могли вернуться к истинному Богу и образовать истинную церковь, то есть альбигойскую секту, которая только и живет по законам евангельским, духовно понятым ею.
Понимание Евангелия, иное альбигойским толкованиям, не может быть допущено, говорили еретики. Все, что только имело связь с материей, лишалось права на божественное освящение. Поэтому Иоанн Креститель, крестивший водой, а не духом, был слугой и послом сатаны, как говорили инквизиторам еретики, или, по апокрифическому Евангелию, на которое часто любили ссылаться еретики, лживым пророком Неlia.
Дева Мария, так тесно связанная с понятием о Божестве, была одним из ангелов, одним из духов небесных. У нее не было земных родителей, и ни в одной канонической книге не сохранилось их имен
[169]. Обликом она была женщиной, но в сущности у нее нет тела, как нет и никаких человеческих потребностей. Она была послана Богом на землю, чтобы предшествовать Иисусу. Христос прошел через ее ухо и вышел тем же путем, как говорит сам Спаситель в апокрифическом Евангелии от Иоанна. Впрочем, это предположение выдумано не катарами, оно встречается и в старых латинских служебниках, а также в греческих и латинских проповедях и сочинениях древних Отцов, где имело метафорический смысл.
Катары заимствовали от гностиков и иное толкование, согласно которому Слово Божье не могло миновать уха Его ангела. Тогда как большинство признавали в Марии только видимость, призрачность женщины, в Болгарии и Италии верили в действительное ее существование, указывали ее родителей или же признавали ее рожденной «de sola muliere sine Virili semine» (от одной женщины, без мужского семени), то есть согласно с католическим догматом беспорочного зачатия, или же, наконец, как кое-где во Франции, не считали ее ни за ангела, ни за женщину, а просто за метафору альбигойской церкви, которая родила всех верных сынов ее, как для христиан она родила Иисуса
[170].
Настаивая на необходимости спасения всего рода человеческого и указав вместе с тем исходный ключ к нему исключительно в альбигойской церкви, крайний дуализм впал в невольное противоречие. Если все люди должны быть спасены, то чем вызвана судьба тех, которые имели несчастье жить раньше появления секты, и какова участь тех, кто не принимает альбигойских верований? Здесь доктрина дуалистов из далекого Востока приносит учение о метемпсихозе и переселением душ разрешает возникшее в системе противоречие. Небесная душа, не успевшая покаяться до исчезновения тела, в которое она была заключена, переходит в другие тела до тех пор, пока в какой-либо из моментов не принесет покаяния, не причастится к церкви сектантов и тем не освободится от гнета материи. Таким образом, настоящий мир состоит из тех же небесных душ, какие угодно было создать доброму Богу. Ни одна душа со дня творения не погибла, она или мучается и пребывает на земле, или уже вернулась в царство неба, если уверовала в альбигойское учение. Этой примирительной гармонией доктрина воздавала награду своим последователям, и ею объясняется тайна быстрых успехов ереси. У Магомета ее заменяли райские наслаждения, утехи чувства, а здесь была, напротив, одна вера в покаяние, одна уверенность в достижение земной чистоты и в победу над чувством.
С этой мыслью катары подходили к Евангелию, которое всегда было для них основой системы, и находили указания на нее в воскресении мертвых в минуту смерти Спасителя (Евангелие от Матфея, XXVII; 52, 53). Система не сходилась в определении количества тел, доступных странствию одной души, но надо полагать, что это количество было безграничным
[171]. Оно не ограничивалось телами человеческими. Те, кто упорно отказывались от покаяния, в наказание были помещены в животных или в птиц. Это было чистилище католиков. Предполагалось, что душа и в этой оболочке не теряет знания о своем происхождении и о своей связи с божеством. Наказанная, она терзается мучениями своего падения и доводит себя до покаяния. В каждом животном, кроме гадов, может быть заключена одна из душ, поэтому еретики не убивали никаких зверей, кроме пресмыкающихся, потому и пища у них вегетарианская. Горько было человеку думать, что он снизошел до такого ужасного наказания, но еще горше было благодетельному Богу связывать свое творение с низкой материей. Одно желание спасти человечество от врагов его, от демона, руководило им при этом: погибшее от плоти да будет наказано плотью. Наказанное, оно очищалось и восходило до своего первообразного состояния.
