Цель всех этих мифов одна – показать, что душа человеческая принадлежит Богу и его ангелам.
Дьявол не мог примириться с этим, он задумал осквернить ее во что бы то ни стало. Обратившись в змея, он прельстил Еву на грех вкусить запрещенного плода, то есть, без аллегорического смысла, вступить в плотскую связь. Сперва он сам насладился женой, и с тех пор сыновья дьявола и сыновья змеи начали подражать преступлению отца, утверждает апокриф. Плотское наслаждение, таким образом, есть источник первого и всякого греха. Совершенное по свободной воле – в противность учению крайних дуалистов, – оно было одновременно и актом восстания души против Бога, и попыткой возвеличить церковь тьмы, власть демона.
От ужасной связи демона с Евой родился ужасный под – Каин, а от него – собаки; их привязанность к человеку показывает скрытое родство с ним. Указание на происхождение Каина от дьявола еретики находили в Библии (Бытие IV, 1 и далее). Таким образом, естественное отличие умеренного дуализма от абсолютного состояло в принятии двух первоначальных душ, от которых рождаются все последующие, подобно тому как из одного тела происходит другое, ибо, сказано в Писании, «рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от духа есть дух».
Другое важное отличие умеренных от крайних – в догмате о спасении. Здесь Христос показывает только кратчайший путь спасения. Так как преступление совершено по свободой воле, то спасение приобретается заслугами, хотя принятие альбигойства и есть непременное условие спасения, к существлению которого служило посланничество Христа.
Тело Иисуса, как и его Матери, – не из плоти Адама. Оно может терзаться, страдать, творить чудеса, воскреснуть, но не может вознестись на небо, оно не должно расставаться с материальным миром. В так называемом вознесении Иисус сложил свою бренную одежду в высших частицах эфира и вновь наденет ее в день Страшного суда. Согласно другим еретикам Христос носил только призрачное тело, иначе апостол Павел не сказал бы про него: «Но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек» или «Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти»
[174]. Дева Мария представлялась им настоящей женщиной, и только немногие считали ее ангелом, спустившимся с неба вместе с Иисусом. Иоанн Креститель, в противоположность крайним дуалистам, здесь является посланником Бога, а не дьявола и родился от Елизаветы нисхождением Святого Духа, а вообще-то он принадлежит к числу ангелов неба.
По представлениям катаров тот суд, о котором беседовал Спаситель со своими учениками на горе Масличной, свершится, но при этом не будет разделения по преступлениям и по его качествам. Тогда все придет в собственную гармонию и первоначальный порядок нарушится. Троица исчезнет и вернется к единому божеству. Зло будет побеждено, виновник его навсегда будет низвергнут в пропасть, и лишь один вездесущий Бог останется на земле. Это – конец борьбы, торжество добра над злом, общее примирение.
Такая утешительная мысль должна была дать офомное число последователей умеренному дуализму. Лишь стройная организация неприятеля– католической церкви, общий нравственный принцип, одушевлявший культ того и другого толка, уравновешивали силы обоих и заставляли забывать различия.
Обратимся теперь к нравственной и практической стороне альбигойства. Катары в глазах самого строгого нравственного суда отвечали тому названию, которое они возложили на себя. Только аскетическое подвижничество в католической церкви могло быть поставлено вровень с теми, кто являлся обыкновенными последователями альбигойства. Целью земного существования катар являлось высшее духовное совершенство, тяжелый путь вел к ее достижению. Смертный грех во всем виделся суровому альбигойскому ригористу. Даже на намерения эта секта смотрела как на преступление. Ее кодекс воспрещал под страхом исключения, вместе с убийством, нанесением кровавых ран, всякое обладание земными благами, этой ржавчиной души (rubigo animae).
Кодекс катаров предписывал воспитание души возвышенным созерцанием. Отсюда закон еретиков о совершенном нищенстве, по которому сектанты часто называли себя нищими во Христе (non pauperes Christi). Общение с людьми, не принадлежащими секте, привязанными к миру, могло быть только с целью обращения таковых к альбигойскому учению. Отступничество от убеждений в принципе преследовалось, но, тем не менее, риторика и уклончивость по примеру богомилов – практическое искусство хранить свою веру и избегать преследований – встречались нередко и между французскими катарами, хотя, с другой стороны, часты были примеры геройской честности и твердости.
Божба и клятва в альбигойских общинах не существовали. Тут еретики возвышались до идеального величия героев древности. Клятва не дозволялась даже при тех обстоятельствах, которые могли обещать непосредственные выгоды для ереси. Один альбигоец заявил перед трибуналом инквизиции, что если бы его клятва в святости исповедуемого им учения могла обратить к нему весь мир и из религии гонимой сделать религией царствующей, то и тогда он не решился бы дать такую клятву.
Запрещая убийство, альбигойцы запрещали всякое кровопролитие, войну. Даже истребляемые за учение «совершенные» альбигойцы должны были терпеливо сносить раны и смерть, не поднимая руки в свою защиту. Хотя бы за самое святое дело проливалась кровь, «она не угодна Богу»
[175]. Потому только непосвященные, простые верующие участвовали в тех страшных сценах, которые вскоре обагрили кровью поля Лангедока. Избегая убийства вообще, альбигойский кодекс запрещал убивать всех животных, кроме гадов, бывших вместилищем демонов и не приносивших ничего, кроме вреда. Принятие мясной пищи как дело чревоугодия считалось тем же смертным грехом: мясо, сыр, молоко служили орудием и порождением дьявольской силы. Наконец, поедая мясо, катар мог помешать покаянию какой-либо души, облеченной в этот момент в плоть животного. Они ссылались на апостола Павла, который писал: «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, отчего брат твой соблазняется» (Послание к римлянам, XIV, 21). Совершенные катары скорее умирали от голода, нежели позволяли себе вкусить мяса. Рыба не запрещалась отчасти потому, что в Средние века полагали, что рождение рыбы чуждо плотского акта, а также следуя указанию Христа, вкусившего рыбы и хлеба и той же пищей насыщавшего других. Дозволялось питаться хлебом, плодами, оливками, овощами, вообще растительной пищей, хотя некоторые полагали, что и это все – порождение дьявола. Прекратить жизнь голодом нельзя было уже потому, что тем мог остановиться процесс покаяния.
С той же точки зрения горькой необходимости катары смотрели на брак. Сам по себе он вреден, ибо брак узаконивает сладострастные наслаждения, но, говорили крайние дуалисты, если запретить размножение тел человеческих, то куда после смерти очередного тела поместиться душе, жаждущей покаяния? Зато когда весь мир примет чистую веру, брак потеряет всякий смысл, поскольку организация новых тел из прежних прекратится.
