Как отмечает Вахтмейстер, «нет ничего удивительного в том, что работа над „Тайной Доктриной“ прекратилась в эти ненастные дни», а когда, наконец, она возобновилась, писательнице было сложно достичь столь нужной отрешённости и спокойствия разума. Она продолжает:
Е.П.Б. сказала мне однажды вечером: «Вы не можете себе представить, что значит чувствовать множество враждебных мыслей и потоков, направленных против вас; это похоже на уколы тысячи иголок, и мне приходится постоянно воздвигать вокруг себя защитную стену». Я спросила её, знала ли она, от кого исходили эти недружелюбные мысли, и она ответила: «Да, к сожалению, знаю, и я всегда пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть и не знать»; и чтобы доказать мне, что это действительно так, она рассказала мне о письмах, которые уже были написаны, цитируя отрывки из них. Через день или два мы получили их, и я смогла убедиться в правильности процитированных из них отрывков.
Однажды, войдя в кабинет к Е.П.Б., я увидела, что весь пол усыпан исписанными листами рукописи. Я спросила о причине такого беспорядка, и она ответила: «Не удивляйтесь, я двенадцать раз пыталась написать одну страницу правильно, и каждый раз Учитель говорил, что это неверно. Я думаю, что сойду с ума, переписывая её так много раз; но оставьте меня одну; я не остановлюсь, пока не покорю её, даже если мне придётся потратить на это всю ночь».
Я принесла чашку кофе, чтобы взбодрить и поддержать её, и затем оставила её продолжать своё утомительное занятие. Через час я услышала её голос, звавший меня, и, войдя, обнаружила, что отрывок наконец был дописан. Это стоило ей неимоверного труда, а результаты в то время были малозначительными и неопределёнными.
Она откинулась в кресле, наслаждаясь сигаретой и отдыхом после напряжённого труда, а я облокотилась на ручку её огромного кресла и спросила, как так случается, что она допускает ошибки в тех записях, что ей дают. Она ответила: «Видите ли, то, что я делаю, выглядит следующим образом. Я создаю перед собой в воздухе нечто, что я смогу обозначить только как вид вакуума, и фиксирую свой взгляд и свою волю на нём, и вскоре сцена за сценой проходят передо мной, как последовательные картины диорамы, или, если мне нужна ссылка или информация из какой-нибудь книги, я напряжённо сосредоточиваю свой ум, и передо мной появляется астральный двойник этой книги, из которого я беру то, что мне нужно. Чем более мой ум свободен от рассеянности и обид, чем большей силой и сосредоточенностью он обладает, тем легче мне сделать это; но сегодня из-за волнений, перенесённых мной из-за полученного письма от Х., я не могла как следует сконцентрироваться, и каждая моя попытка процитировать отрывки оканчивалась неудачей. Учитель говорит, что теперь всё правильно, так что пойдёмте пить чай»
[757].
Чаепитие в семь часов означало конец рабочего дня. После этого, как вспоминает графиня:
Мы проводили приятный вечер вместе. Удобно усевшись в своём большом кресле, Е.П.Б. часто раскладывала пасьянс, который, как она говорила, давал отдых уму. Казалось, что механический процесс раскладывания карт позволял её мыслям освободиться от давления напряжённого труда, которое она испытывала во время дневной работы. По вечерам она никогда не говорила о теософии. Умственные усилия в течение дня давались ей столь тяжело, что она превыше всего нуждалась в отдыхе, и потому я доставала, сколько могла, журналов и газет и читала из них статьи и отрывки, которые, как я полагала, могли заинтересовать или развлечь её. В девять часов она направлялась в постель, где обкладывалась русскими газетами, читая их до глубокой ночи
[758].
Сложно представить себе Елену Петровну в минуты покоя и расслабленности, поскольку фотографии отображают исключительно серьёзную сторону её натуры
[759]. В подобные моменты, по словам графини, «такое весёлое ребячество сквозило в ней, и облик её искрился духом радостного веселья, открывая в ней такое обаяние, какого я не видела ни в одном человеке»
[760]. Равным образом фотографии не отражают и тех черт её характера, которые подметил Уолтер Олд:
Она была очаровательной собеседницей и невероятно привлекала своей непосредственностью. По правде говоря, я слышал, что самые красивые женщины Англии блекли и терялись в присутствии этой выдающейся персоны… Она смеялась с упоением ребёнка, широко открывая глаза и рот. Я в жизни не видел женщину в зрелых годах, которая смеялась бы так по-детски непринуждённо, как она
[761].
Глава 2
«Яго Теософии»
Рассказ о жизни в Вюрцбурге нельзя назвать полным без описания визитов Соловьёва, состоявшихся в августе и сентябре 1885 г., и событий, предшествующих его появлению на сцене.
Он познакомился с Е. П. Блаватской в Париже весной 1884 г. Спустя несколько недель она написала одному из своих знакомых:
К Вам приходил один незнакомый вам господин, широко известный в России. Он мой друг и товарищ в теософии. Его имя Всеволод Сергеевич Соловьёв, и он автор множества исторических романов. Он истинный теософ – не просто член Теософского общества. А я вижу огромную разницу между этими понятиями
[762].
Однако двумя годами позже в письме к Синнетту (3 марта 1886 г.) Е. П. Блаватская назвала его «Яго Теософии», разумеется, с отсылкой к негодяю из трагедии Шекспира, чья ложь заставила Отелло удушить свою прекрасную, невинную жену Дездемону и свела с ума всех героев драмы, которые стояли на его пути.
Соловьёв впервые изложил свою версию взаимоотношений с Еленой Петровной в серии статей, опубликованных в газете «Русский вестник». Годом позже эти статьи были объединены в одну книгу. В 1895 г. по заказу Общества психических исследований в Лондоне был выпущен перевод этой книги под заглавием «Современная жрица Изиды»
[763]. И хотя с тех самых пор этот перевод стал основным источником сведений о жизни Е. П. Блаватской для критиков, её биографам надлежит проверить правдивость этих сведений.
Во вступительной статье профессор Сиджвик объясняет, почему ОПИ спонсировало эту книгу. По его словам, сперва в Изысканиях Общества планировалось опубликовать лишь некоторую часть, посвящённую психическим исследованиям. Но затем, продолжает он:
