Нам пришлось очень тяжело, и мы даже сейчас не в силах признать, что Е. П. Блаватской больше нет. Мы все были уверены в том, что она доживёт до конца века; поэтому всю зиму, даже видя, что она без конца болеет и слабеет, мы не били тревогу. Е. П. Блаватская очень мало работала зимой, и, как я уже писала Вам ранее, она постепенно отгородилась от нас. Думаю, она знала, что конец её близок, и сделала это, чтобы примирить нас с её отсутствием, а также, чтобы посмотреть, как мы будем справляться сами, без неё; а теперь нам надлежит работать самостоятельно и стараться изо всех сил
[982].
В течение последних месяцев жизни Е. П. Блаватская занималась составлением Теософского словаря. Его опубликовали только в 1892 г., через год после её смерти. Кроме того, она переписала некоторые из своих оккультных историй, изданных в тот же год под заголовком «Кошмарные сказки»
[983], хотя в действительности они были куда глубже, чем обычные сказки. Изначально они печатались в различных журналах, в том числе в нью-йоркском «Сан», «Знамени Света», «Люцифере» и «Теософисте»
[984]. Сейчас они объединены в одной книге
[985]. Четыре из восьми рассказов описывают события, в которых Елена Петровна была непосредственным участником или, по крайней мере, сторонним наблюдателем. Один из них, самый длинный и, пожалуй, самый важный, называется «Заколдованная жизнь, записанная гусиным пером». В нём говорится о том времени, когда Елена Петровна путешествовала по Европе и жила у Гебхардов в Эльберфельде незадолго до скандала с Куломбами.
Ежегодное послание Е. П. Блаватской конвенции Американских теософов, которая на этот раз проводилась в Бостоне, было написано 15 апреля, за три недели до её смерти. Её представляла Анни Безант, которая по такому случаю впервые посетила США. Ввиду последующих событий в Теософском обществе
[986], письмо видится весьма пророческим:
В третий раз со времени моего возвращения в Европу в 1885 г. я направляю к моим братьям по теософии делегата из Англии для присутствия на ежегодном Теософском съезде и устной передачи моего приветствия и сердечных поздравлений. При моей нарастающей телесной немощи единственным оставшимся мне утешением служит то, что я слышу о развитии нашего Священного Дела, которому я отдала своё здоровье и силы и которому теперь, когда они на исходе, я могу предложить лишь свою страстную преданность и неослабевающие добрые пожелания успеха и благоденствия. Поэтому новости, приходящие с каждой почтой из Америки и рассказывающие о возникновении новых отделений Общества, о тщательно продуманных и кропотливо разработанных планах распространения теософии, ободряют и несказанно радуют меня свидетельствами успехов её развития…
Позвольте мне ещё раз напомнить вам, что такая работа сегодня нужнее, чем когда-либо. Наступающий сейчас период в рамках того цикла, который должен завершиться между 1897–1898 гг., является и постоянно будет оставаться периодом великих конфликтов и непрерывного напряжения. Если Теософское общество сумеет устоять в течение этого периода, это будет прекрасно; если же нет, то теософия выйдет из него живой и невредимой, а Общество погибнет, быть может, самым бесславным образом, и пострадает от этого весь мир… Силы, выступающие против нас… не упустят ни малейшей возможности сеять раздоры, использовать наши ошибки и неверные ходы, исподволь внушать сомнения, вселять подозрения; так что единство Общества может разрушаться всеми мыслимыми способами, а ряды наших собратьев – таять и приходить в смятение. Никогда ещё членам Теософского общества не было столь необходимо, как сейчас, серьёзнейшим образом отнестись к древней притче о вязанке хвороста: если развязать её, то прутья легко переломать поодиночке, но если мы будем едины, то никакая сила на Земле не сумеет разрушить наше Братство.
С горечью вынуждена была отметить распространившуюся среди вас, так же как и среди теософов Европы и Индии, тенденцию ссориться по пустякам, и вашу преданность делу теософии обращать в повод для раздоров. Поверьте мне, что, не говоря уже об этой естественной тенденции, проистекающей из врождённого несовершенства человеческой природы, нередко враги наши, которые всегда начеку, пользуются даже благороднейшими вашими качествами, чтобы соблазнить вас и сбить с пути… Самоконтроль особенно важен тогда, когда личная тяга к власти и уязвлённое самолюбие распускают пышный павлиний хвост, прикидываясь преданностью и альтруистическим трудом, но во время нынешнего кризиса Общества недостаток самоконтроля и бдительности может в любом случае оказаться роковым. Если бы каждый собрат нашего Общества, содействуя целям Братства, всегда довольствовался тем, что выступает как часть безличной силы, служащей добру, и не думал о похвалах и порицаниях, то достигнутый благодаря этому прогресс изумил бы весь мир и вывел бы ковчег Теософского общества из-под угрозы…
Самой мне осталось жить, по-видимому, уже недолго, и если хоть кто-то из вас смог нечто извлечь из моих учений или узрел с моей помощью проблеск Истинного Света, то взамен я попрошу вас и дальше укреплять то дело, с победой которого этот Истинный Свет, становясь всё ярче и величественнее благодаря вашим индивидуальным и коллективным усилиям, станет озарять весь мир…
Да пребудут с вами благословения великих учителей прошлого и настоящего. От меня же лично примите все вместе заверения в моих подлинных, непоколебимых братских чувствах и искреннюю, сердечную благодарность за работу, проделанную всеми сотрудниками.
От их, до конца преданной, слуги
Е. П. Блаватской
В первый день конвенции, 26 апреля на дневном заседании миссис Безант зачитала перед собравшимися вышеозначенное письмо, а следом за ним ещё одно послание от Е. П. Блаватской:
Братья теософы:
Я нарочно опустила всякие упоминания о своём старейшем друге и соратнике У. К. Джадже в своём общем послании вам, поскольку считаю, что его неутомимые и самоотверженные усилия по укреплению и развитию теософии в Америке заслуживают отдельного упоминания.
