Во время первого интервью она поведала мне, что и не думала уезжать из Парижа в Америку до того, как получила письмо вечером накануне отплытия. О причине отъезда и о том, кто так торопил её, она ничего не сказала. Я хорошо помню, с каким восторгом она произнесла: «Я была в Тибете». Я не могла понять, почему она выделяла это, придавая путешествию в Тибет бóльшее значение, чем поездкам в Египет, Индию и друге страны, о которых она мне рассказывала. Но она говорила это с особой важностью и оживлением. Теперь я, разумеется, понимаю, почему.
Анна Баллард
[297].
Листая страницы газет того периода, редактор «Мэйн Карент» Фриц Кунц наткнулся на заметку о Е. П. Блаватской в нью-йоркском издании «Трибуна» (26 сентября 1873 г.). Он пишет: «Эта женщина была неординарной личностью задолго до того, как её стал окружать ореол оккультной таинственности. Журналист „Трибуны“ сделал репортаж о русской аристократке, которая прибыла в Нью-Йорк третьим классом, потому что поделилась своим билетом первого класса с несчастной иммигранткой, находившейся в бедственном положении»
[298].
Об обстоятельствах жизни Блаватской и её окружении в этот период стало известно лишь в 1931 г., когда в декабрьском номере «Теософиста» были опубликованы «Воспоминания о Е. П. Блаватской в 1873 году» Элизабет Холт. Судя по тому, как мисс Холт описывает Нью-Йорк 1870-х гг., он являлся не лучшим местом для зарождения всемирного движения в отличие от Лондона и Парижа, которые в то время считались культурными центрами Запада.
Нью-Йорк 1873 г. был небольшим городом в сравнении с тем, какой он сейчас. До северной границы острова Манхэттен можно было добраться на конной повозке, причём поездка на общественном конном транспорте занимала несколько часов; не было мостов через реки Ист-Ривер и Гудзон; если требовалось перебраться на другой берег, приходилось садиться на паром. Небоскрёбов, разумеется, тоже не было – в центре города возвышался лишь шпиль церкви Тринити, единственный заметный ориентир на много миль вокруг. Пейзаж на севере острова преимущественно состоял из гранитных утёсов, тянувшихся вплоть до Восточной 40-й улицы. В то время их ещё не сравняли с землёй, чтобы построить дома и дороги. Между Третьей и Второй Авеню лежали сплошные валуны, среди которых жили поселенцы в своих неприметных лачугах, играли их дети да скакали козы. Вторая и Третья Авеню ещё не были застроены, и некоторые кварталы были скрыты водами Ист-Ривер. [На Пятой Авеню и Бродвее происходило довольно активное движение транспорта, а Центральный Парк, который был открыт в год прибытия Блаватской, посетили десять миллионов человек.]
Привычки и помыслы людей того времени были столь же мало похожи на современные, как то скопление одноэтажных построек может напоминать сегодняшний город небоскрёбов. Дарвин и его теория эволюции являлись предметом ожесточённых споров. Я хорошо помню проповедь местного священника – в целом добродушного пожилого господина – об ужасной трагедии, потрясшей весь город. На предыдущей неделе в Бруклине сгорел дотла театр, при этом были сожжены заживо три с лишним сотни людей, в основном женщины и дети. Проповедник сказал нам, что Бог в своём праведном гневе послал огонь в наказание тем распущенным людям, которые проводили своё время в таком дьявольском месте.
Даже в общественных делах мы вели себя по-викториански сдержанно. Женщины, конечно же, не принимали участия в предпринимательстве; очень немногие из них только начинали отстаивать свои «права»; те, кому приходилось самим зарабатывать на жизнь, работали учительницами, телеграфистками, швеями и работницами на малых предприятиях, где их труд очень плохо оплачивался. Женщина, путешествующая в одиночку, не могла рассчитывать на комнату в хорошем отеле, поскольку вызывала подозрения, если её не сопровождал родственник мужского пола.
Возможно, именно проблемы с поиском достойного жилья привели Е. П. Блаватскую туда, где я впервые её встретила. Я всегда удивлялась тому, как она, иностранка, только что приехавшая в Нью-Йорк, смогла отыскать это место. Оно было уникальным продуктом той своеобразной эпохи. В то время приличным рабочим женщинам с небольшими средствами было трудно найти подходящее жильё; случилось так, что 40 из них в качестве небольшого эксперимента поселились вместе. Они арендовали новый многоквартирный дом, построенный по адресу 222, Мэдисон Стрит [в районе Нижнего Ист-Сайда], кажется, один из первых подобных домов в Нью-Йорке. Эксперимент по совместному проживанию женщин, не обладавших ни капиталом, ни коммерческим потенциалом, оказался провальным, он продолжался всего несколько месяцев.
Мы с мамой провели лето 1873 г. в Саратоге. Чтобы вовремя подготовиться к началу учебного года, в августе я вернулась в наш дом на Мэдисон-Стрит, где жила мамина подруга, которая согласилась присмотреть за мной. Там-то я и повстречала госпожу Блаватскую. Насколько я знаю, это было её первое пристанище в Нью-Йорке. Она жила в комнате на втором этаже по соседству с маминой подругой, и они быстро поладили. Все, кто жил в этом кооперативном доме, хорошо знали друг друга и часто встречались в общей гостиной, которую устроили в комнате, расположенной рядом с входной дверью. Моя комнатка была прямо напротив, и я имела возможность наблюдать за госпожой Блаватской, которая проводила в гостиной бóльшую часть своего времени. Она редко оставалась одна, притягивая, подобно магниту, всех, кто оказывался поблизости. День за днём я видела, как она сидит там, свёртывает папиросы и курит без остановки. Она определённо была неординарной личностью. Из-за своей полноты она казалась куда ниже, чем была на самом деле
[299]. Сама её наружность являлась воплощением мощи. Во всём доме царило с трудом подавляемое возбуждение, связанное с её присутствием, в целом приятное, но с некоторым оттенком благоговения.
Я никогда не воспринимала её как нравственного учителя. Для этого она была слишком легко возбудима; если она бывала с чем-то не согласна, то начинала отстаивать свою точку зрения с рвением, обескураживающим её собеседников. Я никогда не видела, чтобы её гнев был направлен на человека или предмет из её окружения. Её неприязнь всегда была безлична. Сталкиваясь с моральной или физической дилеммой, каждый инстинктивно обращался к ней, чувствуя её бесстрашие, свободу от стереотипов, её великую мудрость, огромный опыт и сердечную благосклонность – сочувствие к слабым и обездоленным.
Моя подруга мисс Паркер, трезвомыслящая, рассудительная женщина тридцати с небольшим лет шотландско-ирландского происхождения, была поражена, когда госпожа Блаватская начала рассказывать ей такие детали её жизни, о которых знала лишь она сама. Мисс Паркер попросила госпожу Блаватскую установить контакт с духом её давно умершей матери, но та отказала, объяснив, что дух её матери стал частью высших материй и находится вне досягаемости.
