Бо́льшая часть упомянутых явлений относятся к первому пункту по классификации Олькотта. Логическое обоснование этих феноменов было блестяще изложено чела – одним из адептов – в письме к почтенному профессору химии в Университете Сиднея и президенту Королевского общества в Новом Южном Уэльсе Джону Смиту. Это письмо было опубликовано в «Теософисте» в октябре 1883 г. (с. 22). Шестьюдесятью годами позже, в августе 1959 г., выдержка из него была напечатана в Трудах Королевского химического института Австралии, в статье Дж. Л. Дэвиджа «Профессор Джон Смит и теософия». Ниже приведён отрывок из письма этого чела:
Первым будет рассматриваться феномен «осмоса» [извлечения. – ред.] записки из запечатанного конверта, прошитого нитью, и её замены ответным письмом учителя без повреждения печати или нити. Это является одним из свидетельств великолепной осведомлённости об атомарных отношениях и способности управлять ими, присущей восточным адептам, в отличие от современных западных учёных… Здесь были задействованы силы той же природы, что и при формировании письма из воздуха в вашей комнате в Бомбее 1 февраля 1882 г.; бесчисленного количества других писем, возникших ниоткуда; дождя из роз; золотого кольца, показавшегося в лепестках мускусной розы… копии сапфирового кольца, сделанной для высокородной дамы некоторое время назад, и в несметном количестве других случаев. Разгадкой является тот факт, что «притяжение в межмолекулярной связи»… может быть прервано и вслед за этим восстановлено в любой группе атомов… Материю можно определить как уплотнённую Акашу (эфир); которая при расщеплении на атомы распадается подобно тому, как частицы воды отделяются от нагретого пара в сжатом состоянии. Верните расщеплённый материал в прежнее состояние, и Вам не составит труда увидеть, как он может пройти сквозь поры вещества в расщеплённом состоянии
[459]. С той же лёгкостью мы постигаем перемещение электричества и других сил по их проводникам. Требуется великое мастерство для того, чтобы усилием воли прерывать и вновь восстанавливать атомарные отношения в определённом веществе: удерживать атомы на таком расстоянии, чтобы они были невидимыми, при этом сохраняя между ними полярное напряжение, или радиус притяжения, а затем позволить им вернуться к прежним цепким связям и образовать единый предмет
[460].
Как только предмет расщеплён и стал невидимым, добавляет Джадж, его можно отправить «с помощью потока эфира в любую точку на земле. В желаемой точке действие расщепляющей силы отменяется, затем когезия немедленно восстанавливается, и предмет появляется в целости»
[461].
Есть два способа осуществления феномена, в ходе которого один материал проходит сквозь другой, к примеру, камень сквозь толстую стену, объясняет Джадж: в первом случае «маленький предмет расщепляется оккультным способом и проходит сквозь другой предмет», во втором, «если предмет необходимо переместить без расщепления, то любое плотное препятствие расщепляется, создавая достаточное пространство для прохождения сквозь него этого предмета». В качестве примера можно привести случай, когда Блаватская «взяла на моих глазах маленький предмет вроде кольца и, положив его на стол, заставила его появиться внутри закрытого ящика, не дотрагиваясь до него. В этом случае она либо расщепила кольцо и заставила его переместиться в ящик, либо расщепила ящик» таким образом, чтобы в него могло попасть кольцо
[462].
* * *
Во время жизни в «Ламасери» внимание Елены Петровны привлекали не только философия и феномены, как явствует из истории, рассказанной Олькоттом.
Однажды астральный колокольчик зазвонил очень печально, когда умерла ручная канарейка Елены Петровны, и она расстроилась и заплакала. «Это была самая обыкновенная самочка канарейки, – вспоминает Олькотт, – не отличавшаяся особой красотой, но поразительно деловитая домохозяйка…» Он купил ей прекрасного певчего друга и так говорил об их паре:
Мы позволяли им свободно летать по комнате в своё удовольствие, и за это самец вознаграждал нас мелодичным пением, сидя на раме картины рядом с нашим рабочим столом. Самочка опускалась на наш стол самым бесстрашным образом, щебеча прогуливалась у нас под самым носом, подбирала и уносила обрывки ниток и тому подобные материалы для сооружения гнезда под потолком в бронзовых завитках люстры. Кажется, ей особенно нравились длинные тонкие обрезки бумаги, остававшиеся после того, как Е. П. Блаватская склеивала и приводила в порядок свои рукописи. Малышка Дженни порой терпеливо ждала, пока её хозяйка отрежет полоску бумаги, уронив её на стол или пол, подскакивала к ней и уносила под одобрительное пение своего красавца мужа по прозвищу Пип.
Наконец с сооружением гнезда было покончено, и мы лишь время от времени видели, как головка Дженни, целыми днями сидящей высоко над столом, появляется над краем бронзового плафона, мелькает за узором или над газовой трубкой. Пип пел ещё слаще, а мы с приятным интересом ожидали, когда вылупятся птенцы. Одна неделя шла за другой, Дженни всё ещё сидела в гнезде, а мы ждали. Но чириканья птенцов всё не было слышно, и мы задавались вопросом, что могло случиться. Наконец однажды, когда птичка улетела поклевать зёрнышек и попить воды, я водрузил стул на письменный стол и, пока Е. П. Блаватская придерживала его, взобрался наверх посмотреть. Гнездо было абсолютно пустым… Блаватская предложила единственно возможное объяснение: «„Дженни высиживала собственные иллюзии“… она убедила себя в том, что отложила яйца, и сочла своим долгом их высидеть»
[463].
Но не только пение Пипа звучало в «Ламасери». Время от времени Блаватская играла на фортепиано. Олькотт пишет:
Она была блестящей пианисткой и играла с непревзойдённым мастерством и экспрессией. Её руки – идеальные и совершенные – могли бы послужить моделью для скульптора, и до чего же прекрасное было зрелище, когда они порхали над клавиатурой в поисках волшебных мелодий. Она была ученицей Мошелеса… Порой в сумерках она сидела в пустой комнате, где кроме неё находился лишь я, и наигрывала на благозвучном инструменте импровизации, которые нетрудно было принять за гандхарвам, пение небесного хора
[464].
Доктор Юджин Корсон вспоминает, как мать рассказывала ему, что «Е. П. Блаватская садилась за фортепиано и умело импровизировала, проявляя удивительное мастерство для того, кто лишь изредка это делал, так что казалось, будто она движима неким духом»
[465]. Это было в Итаке, штат Нью-Йорк, в 1875 г.
