Глава 12
Важное решение
В первом томе «Листов старого дневника» Олькотт вспоминает об одном событии, «имевшем важнейшие последствия для всей моей последующей жизни»:
Однажды вечером, когда наша работа над «Изидой» на сегодня была закончена, я пожелал Е. П. Блаватской спокойной ночи, уединился в своей комнате, по обыкновению закрыл дверь, уселся поудобнее, закурил и углубился в книгу; если я правильно помню, то были «Путешествия по Юкатану» Стивенса… Кресло и стол стояли слева от двери, койка – справа, окно находилось напротив двери, а над столом висел газовый рожок.
Я спокойно читал, полностью погрузившись в свою книгу… Вдруг краем глаза – а я сидел, слегка отвернувшись плечом от двери – я заметил, как справа от меня мелькнуло что-то белое; я повернул голову и в изумлении выпустил из рук книгу при виде возвышавшегося надо мной статного восточного мужчины в белом одеянии с тюрбаном из ткани с янтарными полосками, ручной вышивкой жёлтым шёлком. Из-под тюрбана на плечи ниспадали длинные волосы цвета воронова крыла; кончики его чёрной бороды, вертикально разделённой надвое на подбородке по моде раджпутов, были закручены и заправлены за уши; в его глазах пылал душевный огонь; взгляд милостивый и в то же время пронзительный; взгляд ментора и судьи, но смягчённый любовью отца, смотрящего на сына, нуждающегося в совете и наставлении. Он был настолько исполнен величия, духовной силы и сияния, так явственно возвышался над остальным человечеством, что я, испытывая робость в его присутствии, склонил голову и преклонил колено, как перед богом или богоподобной фигурой. К моей голове легко прикоснулась ладонь, мягкий, но сильный голос приказал мне сесть, и, подняв глаза, я увидел, что мой гость уже сидит в кресле по другую сторону стола.
Он сказал мне, что пришёл в трудное для меня время, когда я в нём нуждался; что к этому меня привели мои действия; что от меня одного зависит, часто ли мы будем встречаться в этой жизни для совместного труда на благо человечества; что ему предстоит выполнить великую работу, и я имею право поучаствовать в ней, если захочу; что таинственные узы, которые он не в силах объяснить мне сейчас, связали меня с моей соратницей; узы, которые никогда не разорвутся, какими бы натянутыми они ни были временами. Он рассказал мне такие вещи о Е. П. Блаватской, которых я не могу повторить, а также подробности моей собственной жизни, которые касаются только меня. Не могу сказать, как долго он пробыл у меня: может быть полчаса или час; мне же казалось, что прошла всего лишь минута, настолько быстро для меня пролетело время.
Наконец он поднялся, заставив меня в очередной раз удивиться его высокому росту и залюбоваться его величественной наружностью – не внешним сиянием, а скорее мягким внутренним светом, который мог бы принадлежать духу. Вдруг мне в голову пришла мысль: «Что если это всего лишь галлюцинация; если Е. П. Блаватская загипнотизировала меня? Вот бы у меня осталось нечто осязаемое, способное доказать мне, что он действительно был здесь; предмет, который я мог бы потрогать после того, как он уйдёт!» Учитель улыбнулся, будто прочитав мои мысли, размотал со своей головы фехту, приветливо кивнул мне на прощание – и исчез: его кресло опустело; я остался наедине со своими эмоциями! Правда, я был не совсем один, поскольку на столе лежал расшитый кусок ткани; осязаемое, долговечное доказательство тому, что я не был околдован или одурачен с помощью психических манипуляций, а встретился лицом к лицу с одним из Старших братьев человечества, одним из Учителей нашей расы бестолковых учеников
[466].
Это происшествие, сказал Олькотт, послужило решающим фактором, заставившим его последовать за Блаватской в Индию. Насколько важную роль сыграло это решение для Запада и Востока, станет ясно из ч. V, которая называется «Миссия в Индии».
Глава 13
Последние дни в Америке
Восьмого июля 1878 г., по истечении положенного законом срока ожидания, Елена Петровна получила американское гражданство. Олькотт вспоминает: «На следующий день американские газеты пестрили статьями об этом событии. К новоявленной гражданке были отправлены репортёры, которых она насмешила своими наивными взглядами на политику и политиков»
[467]. Так, она ответила на вопрос репортёра из «Дэйли грэфик»:
«Да, я стала гражданкой Соединённых Штатов, и должна сказать, что горжусь этим званием. Вы спрашиваете, почему я отказалась от подданства своей страны? Я отвечу – потому что я люблю свободу. Сегодня в России почти нет свободы. Здесь же всё наоборот. Там мне постоянно докучали и так часто облагали штрафами, что их сумма составляет не менее десяти тысяч долларов, и в основном за мелкие правонарушения. У вас великая страна, но в ней есть один большой недостаток. Здесь слишком ушлые люди и много коррупции»
[468].
Блаватской пришлось вновь упомянуть своё гражданство, когда «Бомбейская газета» назвала её русской баронессой, а в «Таймс оф Индия» появилась информация, будто она выдаёт себя за княгиню. Она написала в «Газету»:
Ныне я собираюсь призвать к ответу «Газету» за баронскую диадему, навязанную против воли моей республиканской голове. Учтите, пожалуйста, раз и на всегда: я не «графиня», не «княгиня» и даже не скромная «баронесса», кем бы я ни была до прошлого июля. Тогда я стала простой гражданкой Соединённых Штатов Америки – звание, которое я ценю куда больше, чем любой титул, жалуемый королём или императором… Мой жизненный опыт в целом и столкновение с павлиньими перьями в частности внушили мне презрение к титулам, поскольку, как оказалось, за пределами собственной родины русские князья, польские графы, итальянские маркизы и немецкие бароны чаще встречаются на территории полицейского участка, нежели на воле… Я никогда не выдавала себя за ту, кем не являюсь на самом деле, но точно могу сказать, кто я – честная женщина, ныне гражданка Америки, моей второй родины, единственной по-настоящему свободной страны во всём мире
[469].
Почему же в таком случае она покинула свою вторую родину? Вот что об этом говорит Джадж:
Её недоброжелатели поговаривают, что она всего лишь оставила бесплодное поле, повинуясь внезапному импульсу, без какой-либо определённой цели. На самом же деле всё в точности наоборот… Она всегда говорила, что ей придётся уехать в Индию, как только Общество достаточно окрепнет, а «Изида» будет окончена. Уже будучи в Индии, она писала мне письма, в которых выражала намерение отправиться в Англию и учредить там активную ветвь общества, чтобы во всём мире существовало три основных центра теософского движения – в Индии, Англии и Америке.
Что касается её отбытия в Индию из Америки, об этом я знаю из первых уст… поскольку по её просьбе и от её имени я заключал контракт на публикацию «Изиды» с нью-йоркским издательством… Выйдя на улицу после его подписания, она сказала мне: «Теперь я должна уехать в Индию»
[470].
