Все эти действия, очевидно, были предприняты, чтобы сфабриковать доказательства в подтверждение теории мошенничества. Было установлено, что это делалось ради вознаграждения, так как через несколько дней после завершения исследования к нам пожаловал директор христианского колледжа – чего он никогда ранее не делал – и попросил позволить ему и его друзьям осмотреть комнату и киот. Он почти принуждал нас пустить его наверх, но мы не соглашались, поскольку видели, что он лишь жаждет завершить то, что называл своим «разоблачением». Доктор Гартман спросил его при мне, сколько он заплатил Куломбу за работу, и тот, застигнутый этим вопросом врасплох, назвал сумму около 100 рупий. Этот инцидент подтверждает слова доктора Гартмана о том, что Куломб пришёл к нему (уже после выдворения) и сказал, что получит 10 000 тысяч рупий, если разрушит Общество. Однако он преувеличил сумму, чтобы проверить, дадим ли мы ему больше за молчание
[677].
Свидетельства Джаджа были опубликованы в двух бостонских периодических изданиях
[678] и, судя по всему, не попадались на глаза Ходжсону и более поздним исследователям. Ходжсон появился на сцене через шесть месяцев после ухода Куломбов. К этому времени беспорядок, учинённый Алексисом Куломбом, был прибран, а дыра в стене заделана.
* * *
Обратившись к предоставленной переписке между Е. П. Блаватской и мадам Куломб, профессор Вернон Харрисон обнаружил поразительное сходство между почерками Алексиса Куломба и мадам Блаватской. Следовательно, Куломбу не составило бы труда подделать изобличающие письма
[679]. Когда Харрисон проводил свои независимые исследования, он не знал о том, что теософам, которые жили в Адьяре вместе с Е. П. Блаватской, было известно об этом сходстве. Елена Петровна как-то писала Синнетту:
Почерк у Алексиса Куломба совсем, как у меня. Все мы знаем о том, как Дамодар однажды обманулся, получив послание, написанное моим почерком, с указанием искать меня наверху в моей спальне в Бомбее, в то время как я была в Аллахабаде. Это была шутка Куломба, которому показалось забавным обмануть его, «чела» – ко всему прочему, он лёг в постель, притворившись мною, и напугал Дамодара, после чего смеялся над ним три дня кряду. К сожалению, эта записка не сохранилась. Она была предназначена не для феномена, а для «доброй шутки», которые Куломб часто позволял себе устраивать. И раз уж он так хорошо изобразил мой почерк в послании, почему бы ему не скопировать каждую мою записку, адресованную мадам Куломб, на идентичной бумаге и не вставить туда всё, что ему пожелается (тем более у него было четыре года на подготовку и изучение)? Тот факт, что она готовилась к предательству с 1880 г., лишь подтверждает это предположение… Однажды Учитель показал мне в астральном свете Куломба, занятого копированием за своим столом одной из моих записок. Моему утверждению можно верить, как вы считаете? Иначе к чему это всё!
[680].
Профессор Харрисон подчёркивает, что «Ходжсон допустил грубейшую ошибку, когда решил обойтись без исследования и анализа почерка мистера или мадам Куломб… при рассмотрении писем, якобы изобличающих Е. П. Блаватскую». «С этого момента, – заявляет Харрисон, – он лишается права называться беспристрастным исследователем. Вместо этого он становится враждебным свидетелем и заслуживает соответственного отношения»
[681].
Дело было ещё более осложнено тем фактом, что переписка Е. П. Блаватской и Куломб исчезла. Последним, кто видел письма, оказался профессор Смитсоновского института Эллиот Коуз, который умер в 1899 г. Майкл Гомес рассказывает об этом в цикле из трёх частей «Дело Куломбов» (1884–1984), опубликованном в «Теософисте»:
Уильям Эммет Коулман, заядлый спиритуалист, в своём «Критическом историческом обзоре Теософского общества» упоминает, что Эллиот Коуз, бывший член ТО, исключённый из него в 1889 г., «раздобыл у редактора журнала христианского колледжа оригиналы писем Е. П. Блаватской и другие документы, полученные последним от мадам Куломб, включая крайне важные письма мадам Блаватской, которые никогда ранее не публиковались»
[682].
У Коуза были веские причины стремиться обладать этими письмами, ведь мадам Блаватская подала на него в суд за клевету из-за его высказываний в выпуске «Нью-Йорк Сан» от 20 июля 1890 г… Среди бумаг Коуза, хранящихся в Государственном Историческом Обществе, был обнаружен чек на 25 фунтов стерлингов на имя У. Э. Коулмана, но никаких писем. На обратной стороне чека Коуз написал: «Цена оригиналов писем Блаватской, купленных мною у мистера Джорджа Паттерсона через мистера У. Э. Коулмана»
[683].
Профессор Харрисон отмечает: тот факт, что переписка Е. П. Блаватской и Куломб никогда не использовалась Коузом в целях защиты и сейчас отсутствует в его бумагах, является веским доказательством того, «что письма действительно были подделками – и что, следовательно, все показания Куломбов довольно сомнительны… Ходжсон принимает на веру свидетельства Куломбов, но, если не брать их в расчёт, его дело не складывается»
[684].
Свидетельство затрагивало не только предполагаемые письма Блаватской и Куломб, но также и многочисленные феномены, произведённые в Индии самой Блаватской и её учителями. В этих феноменах Куломбы отводили себе роль сообщников. Письма и описание феноменов приведены в буклете мадам Куломб «Отчёт о моём общении с мадам Блаватской с 1872-й по 1884 г.». Беатрис Хастингс (известный литературный критик, не теософ) произвела подробный разбор этого буклета в своём исследовании на сто страниц под названием «Памфлет Куломбов», из которого взят следующий отрывок:
