Сведения о неприятеле получались между тем разноречивые. Одни говорили, что он будет держаться до крайней возможности, дабы в случае успешного отражения русских войск распространить возмущение; другие уверяли, что Гаджи-Мурат только обманывает табасаранцев и, видя невозможность успеха, заботится о благополучном отступлении со своими мюридами. Эти разноречия вынуждали князя Аргутинского не предпринимать ничего решительного и выжидать. На всякий же случай, чтобы неприятель не мог безнаказанно уйти, предписано было 1-му батальону Дагестанского полка, спешившему форсированными маршами из Чирь-Юрта на соединение с отрядом, остановиться у укрепления Чираха, откуда можно было удобно при первом известии броситься наперерез отступавшему из Табасарани Гаджи-Мурату. Кстати, вспоминаю здесь об этом замечательном марше 1-го батальона: в семь дней он пришел из Чирь-Юрта на реке Сулак к Чираху, сделав более 215 верст по горным, каменистым дорогам с полным доходным вьюком на плечах, в июльскую жару и оставив по дороге заболевшими, кажется, трех человек из 750! Вот это суворовские походы, никого, однако, на Кавказе не удивлявшие.
На нашей лагерной позиции между тем для разнообразия неприятель предпринимал безвредные для нас демонстрации: то ночью вдруг с нескольких высот раздавались по лагерю выстрелы, на которые мы не отвечали; то несколько человек подкрадывались к месту, где лагерь брал воду, и из-за камней стреляли по людям: одного солдата так и убили тут. Строжайше было приказано не пускать людей поодиночке, безоружных к воде, а наряжать команды. По этому случаю вышла у нас презабавная сцена. Только что передали по ротам это приказание, а дежурный по отряду, один из ширванских штаб-офицеров, получив сильную головомойку от командующего войсками, бегал впопыхах по лагерю с предварениями не пускать людей к воде: смотрим, наш солдат несет требуху от зарезанной скотины и пробирается, очевидно, к воде мыть ее. Мы стояли в эту минуту с батальонером у палатки.
– Эй, ты, иди-ка сюда! – кричит Соймонов солдату. Подходит.
– Ты куда это, миленький, идешь?
– На воду, ваше высокоблагородие, требуху помыть.
– Ах ты, такой-сякой, не слыхал приказания? Из-за вас, скотов, тут отвечать приходится! Ординарец, возьми-ка у него эту требуху, да валяй-ка его по морде.
Подбежавший унтер-офицер берет мокрую требуху и хлоп ею бедного солдатика раз-другой по лицу, обливая его отвратительной вонючей жижицей… Кругом высыпали солдаты – всеобщий хохот. Сконфуженный обладатель гастрономического куска ретируется, вытирая полой шинели запачканную рожу. Уморительно!
Наконец, 21 июля решено было идти и атаковать все еще остававшегося у аула Хошни Гаджи-Мурата. Чтобы еще более облегчить предстоявшее движение по лесам, внушавшим осторожному и непривычному к ним князю Аргутинскому большие опасения, решено было оставить отряд без палаток и облегчить до возможной степени обоз, отослав назад 400 вьюков. В это число включили почти все офицерские вьюки за исключением, конечно, штабных. Этим счастливцам – все удобства, хороший стол у начальства, спокойный сон, когда другие всю ночь мерзнут и мокнут в цепи или секрете, им же за то лучшие и, главное, как можно скорее награды…
Таким образом, мы остались уже совершенно налегке, каждый из нас мог решительно сказать: omnia mea mecum porto. Этот вьючный отряд рано утром выступил под прикрытием обоих драгунских эскадронов через Курах в Чирах. В предстоявших лесных делах кавалерия никакой пользы принести не могла, и потому сочли возможным отослать ее.
Часа через полтора после выступления этого обоза двинулся отряд через хребет Карпул-Канух к аулам Вечрик и Куркак. На высотах впереди и по бокам видны были конные неприятельские аванпосты, которые дали несколько выстрелов и скрылись. Авангардный 2-й батальон ширванцев двигался почти беспрепятственно и без выстрела, вся же толпа по преимуществу пешего неприятеля насела на наш 3-й батальон дагестанцев, занимавший левую цепь, и частью на арьергардный 1-й батальон ширванцев. В течение четырехчасового перехода то лесом, то открытыми местами по скверной узкой дороге горячая перестрелка не умолкала ни на минуту, но нам благоприятствовала местность в том отношении, что мы двигались выше, а неприятель занимал покатость и пули его большей частью перелетали через наши головы, когда же он, понукаемый мюридами, придвигался ближе к дороге, его встречали картечью, а резервные роты бросались с громким «ура!» в штыки и отгоняли его опять по склону вниз. Будь в этом месте нашими противниками чеченцы, они, конечно, не ограничились бы действием сбоку, а преградили бы завалами дорогу и встречали бы нас одновременно с фронта и с флангов, что делало бы положение гораздо опаснее и стоило бы больших жертв.
Наконец, мы вышли на обширную поляну к упомянутым двум аулам, и хотя было еще очень рано, но отряд остановился, ибо дальше дорога пролегала еще более густым лесом; к тому же нужно было отдохнуть утомленным войскам, двигавшимся под палящими лучами июльского солнца, нужно было оправиться, пополнить патронные сумки, а главное – позаботиться о раненых, которых несли на руках и не успели перевязать как следует. Потеря наша заключалась в смертельно раненом офицере нашего батальона прапорщике Герасиме Аглинцове (умершем через несколько дней) и до 50 солдат убитых и раненых.
Расположились мы бивуаком на несжатых, по преимуществу кукурузных полях. Все торопились прилечь и вытянуть изморенные члены; солдаты, составив ружья в козлы и скинув тяжелые ранцы, раскидывались на просторе среди высоких стеблей. Мне как батальонному адъютанту, однако, не скоро еще можно было воспользоваться отдыхом: пришлось собрать сведения о потерях, выпущенных патронах, составить рапорт и отнести в отрядный штаб да десять раз явиться на зов неугомонного батальонера для выслушивания его приказаний. Наконец, покончил и я свои обязанности и явился к устроенному между тем одним из наших ротных командиров шалашу из кукурузных стеблей. Ни вьюков, ни денщиков с нами не было; являлся вопрос, каким бы образом раздобыть стакан чаю. Но не успел я заговорить об этом наиважнейшем деле, как капитан Багизардов, командир 9-й мушкетерской роты, кликнул горниста и торжественно произнес:
– Возьми чайник и завари чаю, да живей!
– Ах, благодетель вы наш, милый Степан Яковлевич! Всю жизнь не забудем! – раздалось несколько голосов.
– То-то! Вы все, франты, мало еще походов по Дагестану сделали, а мы, старики, уже всего испытали, и врасплох нас не захватишь: мы и без вьюков запасец найдем, и чаю выпьем, и водочки достанем, да и закусочку снарядим, – произнес не без некоторого тщеславного самодовольствия Багизардов.
– Господа, ура капитану 9-й роты!
В ожидании блаженной минуты, то есть появления медного чайника, мы вели оживленный разговор о событиях дня, вспоминали эпизоды драки, спорили и, нужно признаться, вели расчеты о будущих наградах.
– Однако что же чай?
– Горнист, что же там так долго варится? Подавай скорее.
– Сейчас, ваше благородие.
«Несут, несут!» – невольно вспомнил я Хлесткова.
Положили по куску сахару в стаканы, наливаем – не идет. Засорилось горлышко, что ли? Продули, пропустили соломинку – не идет. Заглянули в чайник – что за дьявол! чаю нет, а какая-то гуща только виднеется на дне.
