7-го числа 4-й батальон с полковым командиром ушел, а мы вслед за тем отправились в знакомые мне Кутиши с ужасной перспективой провести там месяцев восемь. Восемь длинных зимних месяцев среди дикого туземного населения, в сырой полумрачной сакле, без всякого дела, под ежедневными огорчениями со стороны противнейшего майора и в обществе офицеров, большинство коих при всей снисходительности к ним не могли вызывать ни малейшей симпатии – поистине перспектива, для примирения с которой нужно было немало силы воли!
XLVI.
Я уже упоминал в прежних главах об ауле Кутиши и его типической, чисто горской наружности. Во всех подобных кавказских аулах, все равно какому бы племени или верованию ни принадлежали, резко выдаются две особенности их постройки: во-первых, аул обращен к солнечной стороне и закрывается с севера горой, во-вторых, строится так, чтобы представлял возможно сильную оборону против неприятельского нападения. Ввиду этих двух главных, вполне соответствующих местным условиям и характеру населения обстоятельств на остальное уже обращалось гораздо меньше внимания, между тем как по нашим понятиям это остальное и составляет главнейшие условия для населения. Горский аул не принимал в расчет близость воды, ее количество и качество, количество и качество распашной земли, удобство сообщения с ближайшими населенными пунктами и т. п. – все это для горцев были второстепенные вещи, лишь бы в зимнее время при отсутствии топлива пользоваться лучами солнца, обратившись тылом к суровому северному ветру, да иметь возможность каждому жителю порознь и всему аулу вместе отражать нападения, вызываемые или кровомщением, или враждой за спорную землю, или стремлением сильного соседа поработить слабейшего, или честолюбием какого-нибудь авантюриста и т. д., что в течение тысячелетий составляло исключительный характер существования этих различных мелких общин, более или менее отличавшихся друг от друга и языком, и верованиями, и обычаями, и наружностью, и образом жизни.
Кутиши, весьма значительный аул, с населением в несколько тысяч душ, принадлежал к обществу или племени акуша, самому многочисленному, зажиточному, центральному в Дагестане вольному
[34] народцу, управлявшемуся кадием. Главная часть акушинцев не отличалась особой воинственностью, их попытки восстания против русской власти оканчивались всегда крупными неудачами, потерей большого числа людей, разорениями. Вслед за таким ударом акушинцы смирялись, клялись в покорности, ссылались на увлечение их соседями, силе которых они не могли-де сопротивляться и т. п. Но время проходило, нанесенные русскими удары забывались, зажигательные речи мусульманских фанатиков возбуждали легковерную толпу, и она опять решалась поднимать оружие до нового поражения, тем более неминуемого, что почти открытая, удобная для движения войск местность Акуши не представляла ни летом, ни зимой никаких особых преград.
После овладения в 1834 году Аварским ханством, после истребления в 1843 году наших мелких укреплений, разбросанных по Дагестану, что вторично передало в руки Шамиля отнятую у него в 1837 году Аварию и все течение Кара-Койсу, после присоединения к нему всей Чечни заветной мечтой имама было поднять против нас Казикумух и Акушу и присоединить эти две важные части Дагестана к своим владениям. Эти два общества, сравнительно густонаселенные, зажиточные, дали бы ему такие ресурсы в дальнейшей борьбе с нами, каких не могли представить все прочие покорные ему общества. Попытки его в этом направлении не имели успеха: в 1844 году он, было, поднял акушинцев, и они массой двинулись в шамхальское владение, но при Кака-Шуре были разбиты наголову известным кавказским витязем Диомидом Пассеком, командовавшим тогда Апшеронским пехотным полком. В 1846 году сам Шамиль со значительным скопищем занял Кутиши, ближайший к его владениям акушинский аул, и отсюда думал поднять еще раз всю Акушу и при ее содействии одержать верх над ожидавшимся из Темир-Хан-Шуры незначительным русским отрядом, а затем уже, само собой, присоединились бы к нему жители ближайших аулов, и тогда – почему бы и не повториться событиям 1843 года… Шансов на успех было немало. Но покойный князь Василий Осипович Бебутов, командовавший тогда войсками в Дагестане, собрав несколько батальонов и два эскадрона нижегородских драгун (недавно переведенных в Дагестан из Грузии, где они простояли более сорока лет), двинулся с ними к Кутишам так быстро, что общее восстание Акуши еще не успело совершиться, и не обращая внимания на положение аула, амфитеатром поднимающегося вверх по крутому склону горы, нам недоступной, где каждая каменная сакля сама по себе представляет трудноодолимую крепость, несмотря на узенькие переулки, в упор обстреливаемые из амбразур и дверей всякого дома, прямо повел войска на штурм аула, в котором кроме жителей было при Шамиле до трех тысяч горцев с двумя орудиями. При этом драгуны дебютировали свой выход на сцену дагестанской войны изумительным подвигом: они в карьер пустились в атаку на аул и, несясь по тесным закоулкам в один конь, рубили направо и налево горцев, охваченных паникой от этого невиданного войска. Блистательная атака совершилась с такой быстротой, что сам Шамиль едва успел вскочить на коня и уйти из сакли, в которой он расположился, очевидно, не думая так скоро покинуть Кутиши. Большой тулуп, в котором он сидел на ковре, секира ездившего всегда за ним палача и одно из двух бывших с ним орудий остались в наших руках. Понеся огромную потерю, имам бежал, и мечты его рассеялись прахом. Акушинцы благодарили Аллаха, что не успели восстать, и могли уверять в своей покорности… Кутишинцы же достаточно пострадали и от реквизиций шамилевского скопища, и от нашего отряда. Следы в виде разоренных саклей оставались долго и видны были еще в 1851 году.
После этого были построены укрепления Ходжал-Махи и Цудахар, обеспечившие и Акушу, и наши сообщения с Казикумухом от серьезных попыток Шамиля. Кроме того, в Кутишах на зиму располагался батальон с двумя орудиями, прикрывавший и сам аул, и ближайшую к нему местность от неприятельских вторжений, принявших тогда уже не характер политических предприятий с целью возмутить край, а простых хищнических набегов для увода пленных и угона стад у тех жителей, которых не удалось изъять из покорности русским.
Прибыв в Кутиши, батальон наш расположился по квартирам в отведенных саклях. Каждый старался устроиться по возможности комфортабельнее: окна оклеивали намасленной бумагой, двери завешивались каким-нибудь ковриком, земляной пол покрывался войлоками; солдаты устраивали себе нары из разных привезенных материалов и широко пользовались провиантскими кулями и рогожами вместо ковров и войлоков; для ротных кухонь складывалось нечто вроде печей со вмазанными в них большущими котлами. Единственное топливо у жителей – кизяк не мог удовлетворять всех наших потребностей, и потому мы целыми ротами по очереди ходили по окрестным полям и собирали сухой бурьян, растущий в громадном количестве на этой каменистой, бесплодной почве. Горел он хорошо, даже хлеб пекли солдаты на нем, но сбор его портил людям руки, и они умудрились состряпать себе из разных лохмотьев что-то вроде рукавиц. Эти наряды за бурьяном доставляли, впрочем, людям некоторое развлечение, особенно в хорошую погоду, а то от безделья и отсутствия движения скука одолевала их таки изрядно.
