Еще летом 1853 года князь Аргутинский-Долгорукий после продолжительного отпуска в Тифлисе и Петербурге настолько восстановил свое здоровье, что опять вернулся к своей должности командующего войсками в Прикаспийском крае, а исправлявший его должность князь Григорий Дмитриевич Орбельяни уехал к своему месту начальника Джаробелоканского округа и всей Лезгинской кордонной линии в Закаталы.
В это же время начавшиеся с Турцией недоразумения и движение русской армии в придунайские княжества заставляли опасаться усиленных враждебных действий Шамиля и волнений среди покорного мусульманского населения на Кавказе. Приходилось тем более об этом подумать, что в случае войны немалую часть войск, действовавших против горцев, следовало двинуть в Азиатскую Турцию.
И действительно, уже в конце июля князь Аргутинский получил сведения, что Шамиль сделал распоряжение о сборе значительных скопищ горцев. Чтобы не вдаваться в обман, осторожный князь Моисей Захарович держался своей выжидательной системы и, по обыкновению, расположил войска в известных пунктах на Кутишинских высотах и в Казикумухском ханстве; затем с большей частью отряда перешел на Турчи-Даг. Наконец, только 27 августа обиженный Шамилем пятисотенный начальник в его войске житель аула Хидатль Гаджиов-Ункулау-оглы во время самого движения имама со скопищем, бежал с двумя товарищами и явился на Турчи-Даг, рассказав, что Шамиль с десятью тысячами человек двинулся к Джаробелоканскому округу, с тем чтобы возмутить тамошнее население, переселить часть его в горы, непослушных разорить и вообще перенести войну в эту ближайшую к Грузии и Тифлису часть края.
Князь Аргутинский, зная незначительность наших военных средств на Лезгинской линии, не мог не понять всей важности такого движения Шамиля, – движения, которое в случае удачи могло иметь для нас неисчислимые бедственные последствия.
Во всякой войне успех, хотя бы даже временный и в стратегическом отношении не особенно важный, всегда имеет более или менее значительное влияние на ход дела, а в такой войне, как кавказская, где кроме явного неприятеля у нас был и тайный в лице массы мусульманского населения, всякий, даже не особенно значительный успех Шамиля мог послужить искрой и произвести взрыв. Азиатские народы чрезвычайно легковерны и легкомысленны, во имя религиозного фанатизма поднять их – задача самая немногосложная. Но вместе с тем они, что называется, «себе на уме». Большинство их всегда ожидало начальных результатов враждебных нам действий: оказывался успех на нашей стороне – они являлись с поздравлениями и готовностью на всякие услуги, уверяли в искреннейшей преданности и не жалели самых сильных выражений для посрамления нарушителей спокойствия, но малейшая наша неудача – они оказывались в рядах противника, и плохо приходилось, если нас было слишком мало или, что еще хуже, мы не обеспечили себя с тыла от них. А в таком случае, какой обусловливался обстоятельствами 1853 года, когда они знали, что ввиду войны с Турцией войска отвлечены в другую сторону, при первой удаче Шамиля население Джаробелоканского округа, сплошь суннитское, весьма воинственное, зажиточное и хорошо вооруженное, могло бы поголовно подняться и произвести в соседней Кахетии, до самого Тифлиса, резню и разорение ужасное.
Князь Аргутинский не медлил. Того же 27 августа он снялся с Турчи-Дага и выступил в Казикумух, распустив слух, что идет в Табасарань наказать жителей за неисполнение данных обещаний насчет проложения дорог и за непрекращающиеся сношения их с мюридами (см. главы XLI и XLII, в которых я рассказал о походе в Табасарань в 1851 году). В течение ночи войска пополнили свои провиантские и военные запасы, а 28 числа отряд выступил в составе пяти с половиной батальонов пехоты, двух эскадронов драгун, двух сотен донских казаков, нескольких сотен милиции при шести горных орудиях и двух ракетных командах. Для охранения же Прикаспийского края, которому за выступлением Шамиля с десятью тысячами уже не могла грозить особенно серьезная опасность, были оставлены в Казикумухском ханстве шесть рот Дагестанского полка при четырех орудиях и несколько сотен милиционеров под командой нашего полкового командира Броневского, а на Кутишинских высотах – два батальона апшеронцев при шести орудиях и части милиции под начальством нашего бригадного генерал-майора Волкова. Кроме того, в укреплениях, штаб-квартирах и некоторых постах остались достаточные гарнизоны, могущие выделять некоторую часть для движений к угрожаемым пунктам.
Для скорейшего прибытия к Лезгинской линии выбран был ближайший путь от Хозрека на перевал Носдаг. Здесь отряд захватила ужасная метель (31 августа). Благодаря тому, что дорога была недавно исправлена, войска благополучно совершили этот переход, один из тех знакомых старым кавказцам переходов, образчики коих я уже имел случай представить в начале этих моих записок. Достигнув Ихрякского ущелья, у одного из притоков Самура отряд присоединил к себе еще два батальона Ширванского полка с четырьмя горными орудиями и несколько сотен милиционеров Самурского округа. Князь Аргутинский считал нужным явиться с сильным самостоятельным отрядом, чтобы можно было действовать решительно и немедля атаковать неприятеля, зайдя ему непременно в тыл. С этой целью пришлось двигаться по неизвестным дорогам, полагаясь на показания жителей. По их словам, следовало перевалиться через высокую гору Дюльти-Даг, с которой спуск вел в ущелье Самура, к разоренному аулу Кусур (один из аулов горных магалов, моих подчиненных в 1849 году, и после разоренных дотла в 1852 году – об этом я уже тоже говорил подробнее в первой части). Уверяли, что дорога хорошая, не представляющая особых затруднений, но это по понятиям горцев так, а в действительности, хотя расстояние было всего 32 версты, войска при самых ужасных усилиях едва прошли это расстояние в трое суток! Кавалерия вся посылалась вперед, чтобы лошадьми протаптывать в снежных сугробах тропинку; за ней шли саперы, с рабочими командами, кое-как устраивая проход в самых опасных, трудных местах. При всем том половина отряда была застигнута страшной метелью на самой высшей точке перевала, и всю ночь шаг за шагом должна была подвигаться, достигнув Кусура только к семи часам утра. Снег валил целые сутки (3 сентября); войска были утомлены до крайности, пришлось делать дневку первую после восьми дней безостановочного трудного похода. Теперь предстоял перевал еще через Главный Кавказский хребет. Сведения о дороге были разноречивы: жители опять уверяли, что до джарских летних пастбищ, где будто бы расположился Шамиль, было не более 20–25 верст порядочной дороги.
Для удобства движения командующий войсками разделил отряд на две части и двинулся с четырьмя батальонами ширванцев, стрелковой ротой, саперами, драгунами (5-й и 6-й эскадроны Нижегородского полка), донцами и частью милиции при шести орудиях вверх по Самуру к Гудурдагу, а трем батальонам Самурского полка со всем вьючным обозом приказал оставаться на месте до приказания.
При начале подъема были схвачены два горца, показавшие, что они бежали из скопища, потому что за недостатком продовольствия терпели голод, и что сам Шамиль, будто бы узнав уже о движении войск из Дагестана, оставил свою позицию и потянулся к Белокани, откуда удобнее отступать в горы. На эти сведения, само собой, нельзя было положиться; решено было двигаться вперед. Дорога оказалась ужасная: вместо 20–25 верст вышло по измерению топографа 37: постоянно приходилось снимать вьюки, артиллерию проносить на руках и опять навьючивать. Авангард колонны стянулся только после сорока трех часов беспрерывного марша, хотя все понимали важность спешного движения и напрягали силы до крайности. И это можно было сделать только с колонной, двигавшейся налегке, а будь при ней весь обоз с запасным провиантом и лагерем, потребовалось бы вдвое больше времени.
