Казалось бы, так, а между тем во всем, что он ни делал, обнаруживалось совсем иное.
Молчать, дрожать, не рассуждать, ни о чем не думать, кроме службы (в ограниченном смысле слова), жить чуть не аскетами, на награды и повышения не рассчитывать, одним словом – превратиться в какой-то суровый легион спартанцев, окруженный мрачным, серым миром, без малейшей улыбающейся надежды впереди – вот, казалось, что желал генерал Муравьев сделать из Кавказской армии, этой веселой, поэтической, беззаботной, полной одушевления, жаждавшей сильных ощущений армии, окруженной прекрасной южной солнечной природой, шумными потоками, живописными ущельями. Смеющийся Кавказ превратить в угрюмую Новгородскую губернию!
Например, во Владикавказе главнокомандующий смотрел какой-то резервный батальон: все ружейные приемы, построения и маршировка были сделаны отлично; смотр кончился, скомандовали «к ноге», что всегда уже означало перемежку, отдых, хотя по уставу следовало еще скомандовать «стоять вольно», но один или двое из солдат, не дождавшись этой команды, кашлянули или чихнули. За это Н. Н. Муравьев приказал всему батальону взять на плечо и продержал его таким образом целый час, что крайне мучительно для людей. Обратившись к присутствовавшему тут же барону Врангелю, Муравьев спросил его:
– Ну, как вы находите батальон?
– После того как вы остались им недовольны, – ответил барон Александр Евстафьевич, – мне уже не приходится высказывать свое мнение.
– Нет, прошу вас сказать откровенно ваше мнение.
– По-моему, батальон отличный.
– Да, но шевелится во фронте, тогда как батальон должен быть как мертвый.
Подъезжая из Владикавказа по дороге в Воздвиженскую к станице Самашкинской, Муравьев спросил у барона, какие войска там расположены, и получив в ответ, что 1-й батальон Кабардинского полка, предложил вопрос:
– Что, это хороший батальон?
– Отличный.
– А во фронте стоит как мертвый?
– Если прикажете, будет мертвый, – ответил барон Врангель.
Тотчас послали вперед верхового предупредить батальонного командира. И действительно, батальон представился как мертвый… Между тем нужно знать, что Кабардинский полк, представитель чистого типа кавказских войск, известный своим геройством в делах, щеголял своей старой боевой славой, своим увлекательным воинственным духом и какой-то особой, некоторым лишь старым кавказским полкам свойственной выправкой, заключавшейся именно в том, что он не был мертвым, а дышал отвагой, силой, был исполнен воодушевления, написанного на всех лицах, выражавшегося и в особенной манере встретить начальника приветственными кликами, не сухими, форменными, а радостно оглашавшими воздух и возбуждавшими во всех удовольствие. Полк привык встречать князя Воронцова, князя Барятинского, генералов Козловского, Врангеля и других, водивших их в горячий бой с одушевлением, уверенный в привете, в благодарности, в поощрении, а не с требованием быть мертвым. Понятно, что впечатление, произведенное новым главнокомандующим, не могло быть особенно приятным…
В крепости Воздвиженской встретили главнокомандующего жители ближайших покорных чеченских аулов со своим наибом (старшиной). Вместо приветствий или какого-нибудь вопроса об их житье-бытье Муравьев обратился прямо к наибу со словами:
– Я не князь Воронцов, приезжавший к вам с подарками, я от вас службы потребую.
– Мы не за подарками явились, – ответил ему не смутившийся наиб, – а по приказанию генерала, – указывая на барона Врангеля. – Подарков от вас не требуем, а князю Воронцову очень благодарны.
Отвернувшись с неудовольствием, Муравьев ушел, ничего не сказав… В Воздвиженской первым делом начались проверки расходов людей в расположенном там Куринском полку. Зная, вероятно, по рассказам генерала Козловского, что барон Врангель недоволен командиром этого полка полковником Ляшенко за неисполнение некоторых его приказаний, главнокомандующий потребовал к себе Ляшенко для личных объяснений, которые тот и дал, конечно, в свою пользу. Тогда генерал Муравьев пригласил барона Врангеля и говорит ему:
– Вы совершенно напрасно нападаете на полковника Ляшенко, я его подробно расспрашивал и нахожу, что он совершенно прав.
Само собой, это не могло не оскорбить барона, генерал-лейтенанта, начальника дивизии, которого по голословным объяснениям подчиненного как будто упрекали в неправде, и Александр Евстафьевич вынужден был подробно разъяснить главнокомандующему все дело. Вследствие этого Н. Н. Муравьев опять нашел, что виноват Ляшенко и приказал его арестовать, хотя несколько часов тому назад отпустил его с полным благоволением и торжествующим победу над бессилием своего ближайшего начальника… Вскоре после этого у Ляшенко взяли полк, и он уехал в Россию.
Все это, если хотите, мелочи, но одно с другим и выставляло именно мелочность главнокомандующего, вдающегося в занятия, не свойственные его званию и положению.
Я уже выше рассказал кое-что о приезде Н. Н. Муравьева в Грозную и прибавлю еще несколько памятных мне эпизодов.
Обратившись к представлявшемуся ему известному донскому витязю генералу Бакланову с замечанием за то, что его казак-ординарец не умел сделать «вольт налево», главнокомандующий прибавил:
– Извольте собраться для немедленной отправки в Азиатскую Турцию, где вы нужны для командования казаками.
– Я готов отправиться, куда ваше высокопревосходительство прикажете, только буду просить денег на подъем, а то мне не с чем в дорогу собраться.
– А верховой конь у вас есть?
– Как же, даже два.
– Ну так садитесь верхом и поезжайте, казаку никаких подъемов не полагается.
Конечно, Бакланов жестоко оскорбился, а на всех присутствовавших такое обращение с заслуженным боевым человеком произвело неприятное впечатление.
Но оригинальнее всего, что после такого ответа сам же Н. Н. Муравьев сделал представление в Петербург, выставил в лучшем свете заслуги Бакланова и ходатайствовал о награждении его единовременным пособием в пять тысяч рублей, что и было исполнено. К чему же этот столь резкий и неуместный в отношении к генералу ответ в присутствии множества посторонних лиц и нескольких казачьих офицеров и даже казаков?..
Войдя в дом, занятый главным местным начальником, и увидев в одной комнате несколько персидских ковров, Николай Николаевич обратился к генералу Врангелю с вопросами:
– Что это, ковры казенные?
– Да-с, казенные.
– Ну, и верно особый смотритель для них полагается?
– Нет-с, не полагается.
Вопросы были с иронией, а ответы с раздражением, тем более естественным, что ковры были заведены еще предместником барона и он не мог отвечать за действия другого, если бы действия были даже и самые противозаконные, чего уже никак нельзя было сказать о нескольких коврах, приобретенных на деньги, отпущенные для меблировки казенного дома. От предложенного обеда Муравьев отказался и потребовал себе редьку, гречневую кашу с постным маслом и квасу (был Великий пост). Спартанская трапеза вызвала всеобщую улыбку…
