В промежутках письменных занятий и разъездов между Грозной и Владикавказом барон Вревский производил экспромтом довольно рискованные движения в Чечню, чтобы тревожить непокорное население, наносить ему возможный вред и не допускать укореняться убеждению в нашем бессилии, о чем Шамиль не переставал им твердить.
20 мая мы с бароном Вревским из Грозной, а полковник Мищенко (командир Куринского полка) из Воздвиженской одновременно сделали набег на аул Мискер-Юрт, откуда, по сведениям лазутчиков, многие чеченцы желали переселиться к нам. При этом произошла довольно жаркая перестрелка, стоившая нам двух убитых и 39 раненых, а переселилось под нашим прикрытием всего 40 семейств.
Вторая экспедиция была уже серьезнее, продолжительнее и памятна мне особенно по неимоверным трудам, с которыми она была сопряжена для всех, но еще более для нас – двух-трех состоявших при бароне Вревском и безжалостно гоняемых во все стороны с приказаниями.
10 июля барон что-то особенно долго и внимательно изучал карту при помощи циркуля. Затем, поздно ночью, были призваны живший в Грозной старый чеченец Саид, служивший нам всегда проводником, и переводчик, офицер милиции из чеченцев же Арпу Чермоев
[41]. После долгих расспросов и справок с картой решено было движение на следующую ночь и посланы приказания войскам.
11-го числа мы выступили, когда уже совсем смерклось, к Аргуну; параллельно с нами другой дорогой должна была идти колонна подполковника Иедлинского и, сойдясь у реки, вместе переправиться. Отряд состоял исключительно из одной кавалерии с конными орудиями, и предполагалось до прибытия других колонн с пехотой из крепости Воздвиженской перед рассветом врасплох захватить часть чеченского населения, рискнувшую-таки после апрельского движения нашего с бароном Врангелем прикочевать на старые пепелища, скосить траву и вывезти сено к новым местам, где в лесных чащах не было возможности заготовить корм для скота. Затем следовало нам идти навстречу пехоте и по соединении всему отряду двинуться на реку Басс для истребления аулов и сплошных посевов кукурузы – главного продукта продовольствия в Чечне.
Мне уже случалось как-то говорить о неудобствах и рискованности ночных движений. Никогда я так не убеждался в этом, как именно в этот раз. До Аргуна мы доехали без особых приключений, ночь была хоть и безлунная, но не особенно темная. Прибыв к переправе, мы прождали напрасно около часа колонну Иедлинского. С коней не слезали, дремота одолевала сильно и под шум быстрого потока, большинство клевало носом. Барон Вревский вдруг обращается ко мне: «Поручик Зассерман, поезжайте, разыщите, куда девался Иедлинский». – «Слушаю-с». Поворотил я коня назад и в сопровождении своего вестового казака пускаюсь впотьмах в неизвестное пространство. Положение самое неудобное, какое только себе представить можно: куда ехать, когда даже дорогу видеть нельзя и в стране, где за каждым камнем, за каждым кустом могут преспокойно сидеть несколько чеченцев, скрытно следящих за движением отряда?..
Проехал я версты две: ничего не видно и за все еще раздающимся шумом реки ничего другого не слышно. Постояли мы с казаком минут с десять – становится жутко… Решились проехать еще с полверсты, боясь не попасть после и к реке назад. Вслушиваемся: какие-то звуки, ближе, слава Богу, грохот орудийных колес! Наконец, подъезжает наша кавалерия, я вглядываюсь и узнаю по белой папахе Иедлинского.
– Алберт Артурович, ради Бога, скорее, барон ужасно сердится, что вас нет, и послал меня разыскать вас.
– О то, пусть себе сердится, а мы по ночам без проводника дорогу находим с трудом.
Нужно слышать тон, польский акцент и ударение речи Иедлинского, чтобы понять весь юмор и сарказм его слов, – на бумаге передать это почти невозможно.
Как только мы подъехали к переправе, барон Вревский уже отправился вперед, и мне стоило большого труда пробраться среди тысячи полусонных казаков, толкавших и ругавших меня безжалостно, не видя впотьмах офицера и сердясь на производящего беспорядок и лезущего вперед. Наконец, я таки добрался вперед и доложил, что Иедлинский присоединился и идет в арьергарде, а опоздал потому, что с трудом нашли дорогу.
Пройдя несколько верст редколесьем, мы втянулись в чащу: тропинка позволяла идти только в один конь, темень сделалась такая, что не по пословице «хоть глаза выколи», а буквально «выкалывай глаза», ибо ветви хлестали в лицо, царапали до крови; всяк старался закрывать глаза рукой от невидимой опасности, папах и фуражек было потеряно немало… Наконец, все сошли с коней, двигаться уже не было никакой возможности, отряд очутился как бы в темнице. Барон Вревский сердился, выходил из себя, грозил проводнику виселицей, но все это, конечно, ни к чему не вело; пробовали зажигать спички, но направо, и налево, и впереди оказывалась непролазная чаща орешника, спички тухли и становилось еще мрачнее… Пришлось решиться стоять и ждать рассвета, до которого оставалось менее двух часов.
Проводник наш, приятель мой Саид был не только вне всяких подозрений в измене или умышленном выборе безпроездного пути, но даже скорбел и беспокоился за неудачу не менее нас: ведь всякому было понятно, что появись теперь каких-нибудь три-четыре десятка чеченских джигитов и гикни с двух сторон на сонных казаков, растянувшихся в один конь на расстоянии трех-четырех верст, произошла бы неминуемая паника, суматоха и кровавая катастрофа с немалыми бесплодными жертвами… А появления их можно было ожидать весьма легко: у чеченцев были тоже свои лазутчики и повернее наших, да и без того мы с вечера могли быть случайно замечены и скрытно наблюдаемы двумя-тремя человеками, которые поспешили бы дать знать своим о ловушке, в какую мы попались благодаря непроницаемому мраку и вполне понятной ошибке проводника. Признаюсь, мы таки не без тревоги ожидали рассвета и не без желчи критиковали ночные движения, совершаемые на основании расчетов по циркульному измерению карты. Такие соображения и расчеты могут оказаться ошибочными даже на шоссейных дорогах, не говоря о грунтовых, где неожиданное препятствие ночью отнимет времени больше, чем требовалось на полперехода; в таких же местах, какие представляют азиатские военные театры, вблизи такого предприимчивого, прирожденного и воспитанного партизана, каковы азиатские племена, расчеты по картам могут повести к крайне плачевным результатами. Барон Ипполит Александрович, измеряя циркулем на карте расстояние, при мне говорил Арцу и Саиду: «Выходит никак не более 20–25 верст: для кавалерии, как бы тихо ни двигаться, пять часов за глаза довольно, значит, мы, выступив в восемь, подойдем к месту часу во втором и будем иметь еще до рассвета часа два в запасе для отдыха, для других распоряжений. А?». Но вопрос предлагался в таком тоне, что милейший Арцу, если и не разделял взгляда, оспаривать не решался, а как-то не выражал вполне ни да, ни нет, да, пожалуй, и не сумел бы вполне убедительно доказать противное.
После этого совещания был еще приглашен управлявший покорными чеченцами подполковник Белик и опять Саид и Арцу. Повторилась та же сцена. Белик стал что-то приводить не в пользу верности расчета барона, но в тоне, с каким он говорил, и в самой форме его речи было всегда несколько грубости или грубой откровенности, что не могло нравиться генералу, мало еще знавшему Белика, и потому его возражения вызвали раздражение и не убедили, а как бы еще более утвердили барона в его предположениях. Все это происходило поздно ночью, и когда Белик с чеченцами ушли, я получил окончательное приказание сейчас писать бумаги начальникам колонн о предстоявшем на другой день движении, и только запечатав и отправив их с нарочным, барон ушел спать и отпустил меня.
