Возвращаюсь, однако, к нашему критическому положению в лесу. Держа в поводу лошадей, сидели мы на земле, покуривая папироски, вполголоса занимались критикой распоряжений начальства – мы, то есть кружок людей, служивших при бароне Врангеле и все еще остававшихся под грустным впечатлением разлуки с ним: адъютанты его Зазулевский и Палибин, инженерный офицер Шлыков и я; с бароном же Вревским из Владикавказа прибыл один только адъютант его Нурид, добрейший, бесхитростный малый, отличный товарищ, с которым я весьма скоро вполне сблизился. На нас двоих барон почти исключительно налегал, не давая нам отдыха: поезжайте, передайте, посмотрите и т. д.
Стало светать. Саид сейчас же пошел на рекогносцировку. И что же оказалось? Не больше каких-нибудь пятнадцати или двадцати сажен правее шла дорога, по которой мы должны были идти, а попали мы на какую-то едва заметную лесную тропинку левее, да и на этой тропинке стоило пробраться еще только с полверсты, и мы были бы на чистой обширной полянке, с которой Саид уже и впотьмах нашел бы дорогу. И досадно, и смешно. Однако нечего делать, нужно торопиться – до места, где предполагалось застать чеченцев, приехавших с арбами для сбора сена, оставалось еще верст десять, или часа полтора ходу. Но тут встретилось вдруг новое препятствие: барон Ипполит Александрович заснул, и бедный Нурид напрасно употреблял все усилия разбудить и поднять его. Мы приписывали такой крепкий сон крайнему утомлению: толчки при поднимании, крики над самым ухом – ничего не помогало. Бились не меньше часа, пока, наконец, барон окончательно поднялся, и мы тронулись.
Солнце уже взошло, и день предвиделся весьма жаркий, как и накануне. Двигались мы торопливым шагом, почти рысью, однако движения своего уже скрыть не могли, и когда выехали на ту обширную поляну, на которой надеялись застать сотни занятых уборкой сена чеченцев, мы нашли ее пустой, кое-где виднелись брошенные арбы без быков, едва успели захватить человек двух, уже особенно беспечных. Зато в ближайшем к поляне орешнике уже мелькали и конные, и пешие люди, приготовившиеся к драке. Весь отряд наш состоял из двадцати шести сотен кавалерии при шести конных орудиях и десяти ракетных станках – всего менее трех тысяч человек казаков донских и кавказских да осетинских милиционеров из Владикавказского округа. Барон Вревский остановил отряд на поляне и разделил его на три колонны: правую с командиром первого Сунженского полка подполковником Балугьянским, при котором три сотни осетин с их приставом майором графом Симоничем – для обхода орешника с одной стороны; левую под начальством командира второго Сунженского полка подполковника Федюшкина – для действия с другой стороны, с тем чтобы охватить лес, истребить или парализовать сосредоточившегося там неприятеля и проникнуть на следующую поляну, куда чеченцы, вероятно, успели перегнать свой скот и рабочих. Центральная же колонна, при которой оставался генерал, должна была демонстрировать, подвигаясь медленно к лесу и служа резервом для двух других.
Не успели колонны отъехать и скрыться из виду, как с правой стороны послышались сильная учащенная перестрелка и громкие, пронзительные гики. Барон приказывает мне скакать туда узнать, что там происходит. Скачу версты две – и вижу печальную картину: неопытный начальник колонны и взбалмошный осетинский пристав вместо обхвата леса подвинулись прямо к нему безо всяких предосторожностей и были встречены почти в упор залпом нескольких сотен чеченцев. Целая куча лошадей убитых и искалеченных повалились, раздались стоны раненых, и осетины, совсем не привыкшие к таким историям, потеряв голову, давали возможность чеченцам жарить их почти на выбор… Насилу удалось их отвести подальше от леса и рассыпать казачью цепь для удержания чеченцев. Небольшое пространство в какую-нибудь версту было усеяно отличными лошадьми: у многих не успели снять седел, многие тяжелораненые стояли, понурив головы, среди луж крови; спешенные осетины, все такой видный, прекрасно одетый народ, очевидно, старавшийся явиться на первом дебюте в Чечне щеголями, тянутся кучками, несут убитых и раненых, а Балугьянский с Симоничем препираются, обвиняя друг друга в печальном приключении…
Я поскакал назад доложить генералу о происшедшем и вместе с тем о замеченном передвижении неприятеля ближе, против центральной колонны. Барон был крайне недоволен и огорчен, потребовал к себе Балугьянского с Симоничем и жестоко намылил им головы. Мы не могли без смеха и даже некоторого злорадства выслушивать все продолжавшихся между этими двумя господами пререканий и упреков. Оба они были не наши, то есть принадлежали не к левому флангу, а к Владикавказскому округу, и мы как бы находили подтверждение своему уже признанному преимуществу в умении воевать: а где же, мол, вам, господа, соваться в Чечню, не ваше это дело!..
Между тем наш опытный бравый Федюшкин, невзирая на неудачу правой колонны, отлично исполнил свое дело, захватив несколько пленных, порядочное количество скота, и с незначительной потерей отступил, не встречая ожидавшейся с другой стороны колонны. К сожалению, сам Федюшкин был при этом ранен в ногу, впрочем, неопасно.
Пока все это происходило, перевалило уже за полдень: жара стала невыносима, на свинцовом небе каким-то желтым пятном в виде медного таза стояло солнце, в воздухе ни малейшего движения. Бессонная ночь, утомление, жажда – все соединилось, чтобы лишить и людей, и лошадей возможности двигаться. При всей моей выносливости и привычке я едва держался в седле и, казалось, ежеминутно готов был свалиться. Но барон Вревский оказался неутомимым. После короткого привала и завтрака раздалась команда «садись!», и мы опять потянулись: сначала несколько верст в одном направлении, после – в другом. Неприятель издали следил за нами, пуская изредка выстрелы. Наконец, повернули мы на торную дорогу и часов в шесть вечера достигли поляны, где нашли прибывшую из крепости Воздвиженской колонну донского подполковника Ежова из шести рот куринцев при трех орудиях и трех сотнях казаков, и тут только расположились на ночлег… Таким образом, пришлось почти без отдыха пробыть двадцать два часа на коне, в невыносимый зной. Казаки долго помнили этот поход.
Поздно ночью присоединился к нам с колонной еще полковник Мищенко, и составился отряд из пяти с четвертью батальонов, 29 с половиной сотен конницы при 14 орудиях и 14 ракетных станках – сила, достаточная для серьезных действий в Чечне, не вдаваясь, конечно, в лесные чащи.
13-го числа двумя колоннами двинулся отряд к большому аулу Кыйсым-Ирзау, сжигая по дороге все отдельные хутора и поселки. Аул после жаркой перестрелки был занят и истреблен дотла. 14-го числа весь день кавалерия занималась истреблением по течению реки Басса обширных посевов почти дозревавшей уже кукурузы. Косили ее и косами, и шашками. Сам барон преусердно работал шашкой, заставляя и всех нас делать то же, а заметив, что мы с Зазулевским перестали, серьезно рассердился и назвал нас белоручками.
В это время пехотная цепь, рассыпанная кругом, вела довольно оживленную перестрелку, и мне беспрестанно приходилось скакать с приказаниями и вопросами.
15-го числа отряд отступил к Аргуну и войска разошлись по своим местам. Экспедиция обошлась довольно дорого: мы потеряли убитыми семь человек, ранеными шесть штаб- и обер-офицеров и 63 человека нижних чинов. Лошадей потеряли более ста…
