Вследствие этих обстоятельств новый главнокомандующий Н. Н. Муравьев предписал начальнику Владикавказского военного округа сделать опыт доставки части провианта войскам гурийского отряда прямо с линии, по ущелью Ардона, через Мамисонский перевал в Имеретию. Барон Вревский возложил на нескольких милиционных офицеров из осетин, в качестве подрядчиков, доставить две тысячи четвертей муки с пропорцией круп в местечко Они Рачинского уезда Кутаисской губернии, откуда уже тамошнее начальство должно было озаботиться дальнейшим транспортированием до расположения отряда, а мне поручил иметь наблюдение как за успехом перевозки этого количества хлеба, так равно и за исправностью дороги по Алагирскому и Мамисонскому ущельям до Они. Для этого я должен был отправиться тотчас в селение Тиби, куда имели прибыть рабочие осетины, а также команда сапер и взвод пехоты при офицере. Затем, по возвращении из Тифлиса инженер-капитана Есаулова, заботы о дороге вместе с рабочими я должен был предоставить ему, а на моей обязанности оставалось уже только наблюдение за перевозкой провианта, в чем мне должны были содействовать все местные власти. Проводив первый рейс до Они и переговорив подробно с тамошним уездным начальником о месте для склада и дальнейшем транспорте, мне следовало возвратиться во Владикавказ для дачи отчета о ходе и положении всего дела.
Передавая мне это предписание, барон Вревский на словах поручил мне воспользоваться пребыванием в Осетии, еще раз вникнуть в положение этой части края и представить ему впоследствии подробный доклад как о церковных делах, так и о местном управлении, с моими соображениями о мерах для лучшего их устройства. Но прежде всего, конечно, посвятить главнейше всю деятельность успешному исполнению поручения о доставке через горы провианта.
7 февраля я отправил генералу Вревскому следующее донесение: «Для исполнения поручения по наблюдению за ходом перевозки провианта через Осетию в Они я прибыл 20 января в Алагир и, приняв там взвод егерей 6-го резервного батальона Кабардинского егерского полка, выступил в Садон. Здесь, присоединив 10 сапер при унтер-офицере, я с 23-го числа приступил к разработке дороги от Садонского моста до деревни Нузал, чтобы сюда могли проехать свободно арбы с провиантом. По неимению в батальоне шанцевого инструмента я вытребовал таковой из горнозаводской конторы. 25-го числа, когда арбяное сообщение с Нузалом восстановилось, я перешел к урочищу Святого Николая и занялся исправлением осыпавшейся во многих местах дороги до так называемого Греческого лагеря (тут когда-то жили греки, отыскивавшие серебряную руду). 27-го числа я перешел со всей командой к этому лагерю и начал работу далее по Касарскому ущелью. На расстоянии более пяти верст дороги не существовало, и туземцы с трудом пробирались пешие. В двух местах лежали два больших снежных завала, мостики едва держались на полусгнивших балках, грозя ежеминутно обрушиться, а в одном месте узенькая тропа покрылась льдом и делала проход невозможным. Я должен был провести новую дорогу по левому берегу Ардона, сделать три новых, исправить два старых моста, прокладывать по уступам гор тропинки. Громадные камни, мерзлая земля, недостаток инструмента – все это весьма затрудняло работу, но преодолевая все препятствия, я ко 2 февраля открыл свободное сообщение до села Зрамаги. В тот же день перевьюченные с арб на лошадей кули провианта тронулись от Нузала, и я перешел в село Тиби, чтобы содействовать дальнейшему их следованию к селу Калаки. Ночью началась страшная метель, которая в течение трех суток прервала сообщение даже между деревнями Мамисонского ущелья. О переходе через перевал нельзя было и думать: ужасные сугробы снега покрыли все видимое пространство, а беспрерывный вихрь затемнял воздух. По неимению здесь, в Мамисоне, топлива для варки солдатам пищи, я вынужден был отвести всю команду назад к Греческому лагерю, а участковому заседателю поручил, как только стихнет буря, расчищать с жителями дорогу до Калаки.
Затем к дальнейшему беспрепятственному следованию вьюков мною приняты следующие меры: мамисонский заседатель расчищает снег от Тиби и оказывает вьюкам помощь в трудных местах; в Калаки очищены места для склада провианта в бунты; прибывшему вчера капитану Есаулову я сдал всю команду солдат, и он с ними и рабочими из Нарского участка исправляет дорогу в Касарском ущелье. Таким образом, сообщение не прекращается и провиант из складочного магазина в Нузале до подножия перевала через хребет следует теперь безостановочно. До сих пор уже перевезено до семисот четвертей, а к половине марта, можно надеяться, будут там и все две тысячи.
Что касается перевозки этого количества хлеба через горы, то по самым подробным сведениям, собранным мною на месте от людей, заслуживающих полного доверия, оказывается, что раньше половины марта приступить к этому нет никакой возможности, да и тогда только можно будет переносить мешки через гору на людях, а уже от села Кадисара, лежащего по ту сторону хребта, опять везти на вьюках. Для этого, как только будет малейшая возможность перейти горы, я намерен перевалиться в Они и условиться с рачинским уездным начальником, чтобы при его содействии иметь с обеих сторон одинаковое количество людей, так что осетины будут доставлять до вершины, а рачинцы уже далее. Иначе на одних людях нет возможности переносить мешки муки в три с половиной пуда весом. При этом условии и если погода будет не особенно неблагоприятна, я почти уверен, что к концу апреля две тысячи четвертей будут доставлены из Калаки к Они. С конца же мая, когда откроется свободное сообщение через горы, в течение лета удобно можно перевезти уже на лошадях более десяти тысяч четвертей.
Считаю нужным доложить, что нарскому и мамисонскому участковым заседателям необходимо предписать безотлучно оставаться до окончания всей операции: первому – в Зрамаги, второму – в Тиби, ибо без них от жителей никакого содействия ожидать нельзя. Вместе с тем, так как жителей на переноску провианта через горы за одну лишь плату, предлагаемую им подрядчиками, склонить нельзя, то местное начальство должно внушить им, что они обязаны сделать это отчасти как службу правительству, которое за такую преданность не оставит их без внимания, и если уже нельзя заставить подрядчиков увеличить плату, то было бы полезно тех осетин, которые займутся переноской провианта и вообще окажут делу усердное содействие, освободить от взноса в казну на нынешний год взыскиваемой с них подати по 50 копеек с дома».
Я привел здесь эту сухую официальную бумагу для того, чтобы читатель мог видеть, какого рода поручение выпало в этот раз на мою долю; но по ней нельзя и приблизительно себе представить, что пришлось мне вынести в течение каких-нибудь трех-четырех недель тогдашнего пребывания в осетинских горах. Нужно было крепкое здоровье, нужен был большой запас энергии и, главное, нужна была моя привычка к трудам и лишениям жизни в горах – жизни, суровую школу коей я прошел смолоду в Тушетии, Хевсурии, на Лезгинской линии, чтобы не только не избегать и не заявлять неудовольствия, а напротив, быть совершенно довольным получением таких служебных поручений.
Большей частью все переходы между аулами, между пунктами, на которых совершались дорожные работы, приходилось делать пешком по тропкам и без них, карабкаясь и цепляясь за что попало; застигнутый метелью в одном из самых жалких аульчиков, я трое суток провел в темном, полном дыма, грязном логовище, вместе с несколькими осетинами и их животными, имея постелью бурку, а пищей – несколько ячменных, в золе испеченных лепешек с кусочком соленого местного сыра; но хуже всего было трое суток провести в бездействии, в невозможности даже походить. Я выскакивал, наглотавшись дыма и тяжелого воздуха, на двор, чтобы вдохнуть свежего, совершенно как кочегары на пароходах, но больше двух-трех минут нельзя было оставаться: неистовый ветер крутил густые тучи снега, застилавшие свет, засыпавшие всякий попадавшийся предмет сухим, твердым как песок снегом; кругом полумрак, в нескольких шагах ничего не видно, только гул и вой, то как будто утихающий, то усиливающийся, меняющий тоны – визжащие на глухие, да по временам вдали какие-то раскаты (вероятно, шум обрушившихся завалов). Такова была приблизительно картина, которая могла бы дать богатый материал для самого поэтического эффектного описания и в чтении производила бы отличное впечатление, испытывать же ее на себе было не совсем приятно.
