Я не нашелся, что и сказать ему. Особенно конфузило меня присутствие нескольких осетинских офицеров и почетных людей, увешанных разными орденами и знаками отличия, принадлежавших без исключения к исповедующим мусульманскую веру. Они весьма иронически посматривали на несчастного христианского священника, наряженного в ободранный полушубок и род лаптей, и с большим изумлением взглянули на меня, когда я подошел к нему под благословение…
Не изумительная ли непоследовательность нашей политики? Вместо того чтобы покровительствовать христианскому элементу среди горцев, оказывать ему если уже не явное предпочтение перед мусульманским, то по крайней мере не равнодушие и даже явное пренебрежение, чтобы опираться на него в борьбе с враждебным фанатическим исламом, мы в какой-то непостижимой слепоте действовали как раз наоборот. И нигде это не выказывалось так резко, как именно во Владикавказском округе, этом центре кавказского горского населения. Вы встречали здесь целую массу штаб- и обер-офицеров, увешанных орденами, получающих пенсии, занимающих разные видные административные должности, пользующихся большим почетом у высших русских властей и поэтому значительным влиянием среди туземного населения, и все это были исключительно мусульмане. Думаю, что память не изменяет мне, и потому говорю «исключительно». Я решительно не помню ни одного офицера – осетина-христианина, даже в числе низших лиц, награжденных медалями, солдатскими Георгиевскими крестами, серебряными темляками и т. п., едва ли на двадцать пять человек мусульман приходился один христианин! Кто составлял «сливки туземного общества»? Мусульмане. Кого вы могли встретить в числе гостей, вежливо, с почтением принимаемых нашими высшими начальственными лицами? Почетных туземцев мусульман, их чалмоносных эфендиев и гаджи (побывавших в Мекке). К кому обращались за советами, за содействием в разных важных местных делах? К ним же. Кому предоставляли выгоды, доходные поставки, начальствования над милициями и т. п.? Все им же, мусульманам. Искание популярности среди туземцев – слабость, которой было одержимо большинство наших главных начальников, – к кому обращалось? К мусульманам же. Тот же барон И. А. Вревский, один из первых обративший внимание на вопрос о восстановлении и поддержании христианства среди горцев, энергически взявшийся за это, как читатели могли видеть из вышеописанного, по необъяснимому противоречию действовал совершенно в том же направлении и, оказывая всякое уважение и снисхождение почетным влиятельным туземцам мусульманам и их духовенству, не показал ни одного примера отличием и возвышением кого-нибудь из туземцев-христиан. Я вовсе не партизан религиозных преследований и преимуществ одной религии против другой, но именно в силу принципа равноправности, казалось бы, более уместным христианскому государству не быть мачехой своим единоверцам, уже не говоря о политической стороне дела. И выходило так, что мусульманское население, пользуясь покровительством своих влиятельных лиц, везде и во всем стояло впереди христианского: оно жило сравнительно в гораздо большем благосостоянии, смотрело свысока и с некоторым пренебрежением на своих христианских соседей, возбуждая в них зависть и нередко желание обратиться в мусульман… При таких условиях уже неудивительно, что мусульманская часть туземного населения отличалась и большей степенью своего рода, интеллигентности, бо́льшим наружным лоском и приличием, тогда как христиане были беднее, грубее, неотесаннее, менее развиты, хотя принадлежали к одному и тому же племени. Короче сказать, мусульмане были господа, а христиане – мужичье.
Нет ли тут аналогии с нашей известной слабостью оказывать вообще предпочтение всему иностранному в ущерб своему, родному? С чужим, хоть бы то был даже чеченец, – политичнее, «в перчатках», со всяческим снисхождением, а со своим – ну, тут нечего церемониться… Для примера, вот одно распоряжение из относительно недавнего прошлого: предписывалось закавказским местным начальствам в случаях телесного наказания туземцев не обнажать, а бить по шароварам, так как обнажение считается-де у них за великий стыд, но в то же время и в тех же местах русского солдата и русскую бабу можно было сечь без всяких церемоний. Было это, конечно, в те времена, когда еще никому не приходило в голову уничтожение телесных наказаний, но все же какая несообразительность: уважать стыд туземца, не думая, что ведь и у русского должно быть такое же чувство стыда… Женщин туземных и вовсе воспрещалось подвергать телесным наказаниям, но для русских этого исключения не было сделано…
Вообще, нигде в России нельзя было так наглядно убеждаться в каком-то традиционном пренебрежении, даже презрении высших служебных классов к своим, русским людям и глупом, унизительном ухаживании за всяким иноземцем, хотя бы туземцем-мусульманином. Тот же офицер, который последнего оборванца, байгуша, пастуха-чеченца или аварца принимает у себя с рукопожатием, угощением чаем и «ракой», тут же, при этом байгуше, за пустяшную вину валял по щекам своего денщика или вестового, изрыгая целый поток отвратительной брани, что доставляло байгушу большое удовольствие… Так же складывались отношения и в официальных вопросах: почти всегда все в пользу туземцев, в ущерб своему войску или казачьему населению. И ведь ни благодарности, ни преданности никакой мы не заслужили…
Между тем в составе высшей военной администрации произошла важная перемена. Надежды барона Вревского не сбылись: начальником левого фланга Кавказской линии и 20-й пехотной дивизии был назначен генерал-майор Евдокимов (до того бывший начальником правого фланга), а барон оставлен в прежней своей должности начальника Владикавказского округа. Узнал я об этом совершенно неожиданно по приезде в Алагир.
Пришлось опять призадуматься о своем положении. Что же теперь со мной будет? Как офицер Дагестанского полка 20-й дивизии я был подчиненный генерала Евдокимова и не мог уже оставаться в распоряжении генерала Вревского – следовало, значит, возвратиться в Грозную, ожидать там решения своей судьбы. А если Евдокимов прикажет отправляться в полк? Ведь он меня совсем не знает, да, без сомнения, привезет с собой своих приближенных с правого фланга, как это всегда водится, и сочтет меня совершенно лишним. Однако в этот раз я не особенно тревожился, в полной уверенности, что барон Вревский оставит меня при себе, для чего стоило ему только представить о переводе меня в один из полков 19-й дивизии, расположенных в его округе. Я поспешил во Владикавказ, чтобы поскорее разрешить все эти сомнения.
Сделав подробный доклад по делу о провианте, а также о моих наблюдениях и предположениях насчет церковного и административного положения Осетии, выслушав благодарность и несколько незаслуженных лестных отзывов о моей служебной деятельности, я приступил к своим личным делам и спросил барона, как мне теперь быть после совершившихся перемен.
– О себе не беспокойтесь, – сказал мне Ипполит Александрович. – Я напишу генералу Евдокимову, что вы мне необходимы для окончания некоторых важных дел, и он прикажет считать вас во временной откомандировке. А после посмотрим, как лучше устроить. Приготовьте сейчас же официальное письмо от меня и отошлите в Грозную.
– Позвольте мне самому съездить с письмом в Грозную; у меня там ведь квартира, лошади, вещи, я уже два месяца не был и нужно кое-чем распорядиться.
