Со времени моего первого знакомства с Осетией прошло двадцать четыре года. Какие произошли там в это время перемены по вопросам церковному, административному, школьному и другим, о которых я считал нужным говорить официально, – мне решительно неизвестно. Следует думать, что все двинулось к лучшему, и я бы теперь не встретил уже такую дичь, как в 1855 году… А может быть, очередь и до сих пор не дошла еще до Осетии?..
LVII.
В двадцатых числах марта 1856 года барон Вревский получил известие, что главнокомандующий Н. Н. Муравьев едет из Тифлиса на Кавказскую линию: по маршруту, в станице Казбек, был назначен обед, а ночлег – в Ларсе.
Сделав все распоряжения к встрече и приему главнокомандующего, барон потребовал меня, приказал взять с собой несколько бумаг, относившихся до предположенных со стороны Владикавказского округа военных действий и приготовить все к выезду с таким расчетом времени, чтобы быть в Казбеке не позже 10–11 часов утра. Выезжать приходилось не далее 2–3 часов ночи, потому что на дворе стояла отвратительная погода, шел снег с дождем вперемешку, дорога была в плохом состоянии, и ехать можно было рысью не везде, а до Казбека 40 верст, и все больше в гору. Барон сам это знал и потому сказал, что он вовсе не будет ложиться и чтобы я пришел в два часа. Но тут-то и случился казус: Ипполит Александрович, сидя на диване с трубкой в руках, заснул, и поднять его было задачей нелегкой. Прошло по крайней мере два часа, пока мы подняли его и довели до тарантаса, так что выехали из Владикавказа уже с рассветом, и я боялся, что не поспеем в Казбек до приезда Муравьева, что было бы, конечно, крайне неприятно и могло иметь влияние на дальнейшие отношения к такому педантически требовательному начальнику.
Барон Вревский продолжал спать, невзирая на все толчки. Как я ни понукал ямщиков, как ни торопил перепряжкой, но в Казбек мы приехали поздно: не успели еще переодеться в парадную форму, как главнокомандующий с крайне ограниченной свитой, состоявшей из двух адъютантов и одного гражданского чиновника, кажется, на перекладной, въехал во двор станции, не встреченный с почетным рапортом… Через несколько минут, однако, барон уже вышел к нему и остался довольно долго.
Часа через два все было готово к отъезду. Выходя со станции, генерал Муравьев взглянул вопросительно на меня, вытянувшегося в струнку, руку под козырек (мне сейчас вспомнилась сцена год тому назад в Грозной, когда он тоже по поводу меня делал замечание барону Врангелю); барон Вревский заметил это и доложил: «Штабс-капитан З., состоит при мне». Ну, думаю, вот начнется розыск, каким образом офицер 20-й дивизии из Дагестана состоит при начальнике Владикавказского округа? Однако, кроме вторичного вопросительного взгляда, ничего не последовало: гроза миновала, и я успокоился. Зато разыгралась прекомическая сцена с другим офицером, сцена отчасти характеристическая в отношении личности Н. Н. Муравьева, о котором мнения так расходятся.
В числе встречавших был и капитан путей сообщения Линников, заведовавший участком Военно-Грузинской дороги от Коби до Ларса. Человек очень способный, знающий, известный как строитель моста через Куру у Мцхета, но, как говорили, крайне неуживчивого характера, дерзкий, бывший уже раз разжалованным в солдаты. Вот к нему-то и обратился Муравьев с вопросом, в голосе коего слышалось неудовольствие.
– А что, теперь дорога лучше будет той, которую мы проехали?
– Напротив, гораздо хуже, ваше высокопревосходительство.
– Вы что же, г-н капитан, шутить со мною желаете?
– Помилуйте, какие шутки: я отвечаю на ваш вопрос.
В это время все, стоящие позади, затаили дух в ожидании неизбежной катастрофы, особенно был поражен и смущен начальник округа путей сообщения полковник Альбрант, совсем побледневший.
– Ну, значит, и ехать мне дальше нельзя?
– Очень можно, сообщение не прекращено.
– Да, ехать, с опасностью свернуть себе шею?
– Нет, зачем же, я ручаюсь, что изволите доехать благополучно. Альбрант делает из-за спины Муравьева самые энергические жесты, умоляя Ленникова замолчать; прочие опустили глаза в землю и с серьезной миной слушают потешный разговор капитана с главнокомандующим, да каким – с Н. Н. Муравьевым, нагнавшим страху такого по всему Кавказу, что иные ставили свечи святым угодникам перед его приездом.
– Вы ручаетесь! Чем же вы мне отвечаете, если я себе сломаю ногу или руку?
– Всем, чем угодно: службой, чином.
– Желаю вам наилучшего успеха на службе и побольше чинов, но себе желаю целых рук и ног.
– Будут целы, не беспокойтесь.
– Ну, смотрите, чтобы я не остался без руки. Поедем.
Нет сомнения, что сцена была разыграна не без умысла: у всех великих людей есть-де свои странности: невзирая на строгость, на суровость, они иногда позволяют себе пошутить и снисходительно относиться к болтовне маленького человечка. Это годится, мол, для анекдота, который будут распространять… Иначе я, по крайней мере, не умею себе объяснить этот мелкий эпизод, вовсе не соответствовавший угрюмому Н. Н. Муравьеву.
В Ларс приехали мы уже в сумерки: в местах узких или где колеса экипажа раскатывались в сторону, главнокомандующий выходил и делал свои замечания о дороге и работах на ней. Уже тогда было предположение перенести дорогу от Дарьяла на левый берег Терека и пробить ее в скалах во избежание нескольких бешеных водопадов, «бешеной балки» и других крайних неудобств, с которыми инженеры боролись десятки лет, истрачивая огромные казенные суммы и все-таки не избегая перерывов сообщения нередко на несколько дней. По распоряжению князя Воронцова приступлено было даже к началу этой гигантской работы и на первый раз было нанято несколько греков, известных мастеров в каменных работах, для взрыва скал и трассирования тропинки. Генерал Муравьев нашел это пустой затеей, лишней тратой денег и приказал прекратить работу. Между тем через десять лет пришлось возвратиться к этому проекту, и благодаря проложенной в скалах великолепной дороге теперь езда в этих местах совершается легко, безо всяких препятствий, во всякое время года.
По приезде в Ларс барон Вревский объявил мне, что главнокомандующий изменил отчасти свой маршрут и уже не остановится во Владикавказе на сутки, как прежде предполагалось, а проедет дальше, и только во время перемены лошадей желает видеть свободные от службы войска в шинелях, без ружей, что поэтому следует сейчас же послать нарочного с соответствующими приказаниями. Я написал записку к коменданту и отослал ее с казаком во Владикавказ, а сам отправился в офицерскую комнату казармы, где был отведен для барона ночлег, и распорядился насчет самовара. Только что я расположился пить чай, мечтая о скорой возможности завалиться на боковую после целых суток, проведенных без сна в дороге, пришел барон и объявил, что Муравьев приказал ему ехать во Владикавказ и встретить его там утром при войсках. «Прикажите запрягать лошадей, – прибавил он, – а пока напьемся чаю; в полночь будем дома и успеем еще выспаться».
Нечего делать, ехать так ехать. Проклинал я, конечно, все эти начальнические капризы: ночь была, что называется, хоть выколи глаза, валил мокрый снег, и холодный ветер пронизывал насквозь.
