Н. И. Евдокимов, тогда еще далеко не достигший ни той славы, ни тех высоких почестей, едва ли ему когда-либо даже снившихся, которых он достиг через несколько лет после, ни той вражды, какую он против себя возбудил, был уже тем не менее человек, у которого было чему поучиться, конечно, в отношении кавказских дел. Я знаю, что и до сих пор, после полутора десятка лет, прошедших с того времени, как Евдокимов сошел со служебного поприща, и после шести лет, минувших со дня его смерти, ни вражда, ни традиционное у многих дурное о нем мнение не изменились; первые несколько строк, сказанные мною о нем, вызовут, пожалуй, у немалого числа читателей из старых кавказцев возглас: «А, панегирики Евдокимову пишет!» – что некоторым образом будет означать и мне прямое порицание, но я этим не смущаюсь и буду идти в дальнейших рассказах о моей кавказской службе своим путем, путем правдивого изложения деяний и происшествий, как я их понимал (а речь пойдет дальше о событиях более важных, имеющих уже более общий интерес). Не следует забывать только, что если и до сих пор я не мог обходиться без пропусков, по причинам, не требующим объяснений, то через несколько месяцев после теперь описываемого мною времени наступил период, о котором говорить и совсем еще не время…
Во Владикавказе генерал Евдокимов имел у главнокомандующего продолжительную аудиенцию. После многих расспросов о положении дел в Чечне Н. Н. Муравьев высказал несколько общих соображений о действиях, которые он имел в виду произвести с целью покорения Кавказа, и потребовал от генерала Евдокимова изложить свои предположения в особой секретной записке.
Прекрасная весенняя погода, удовлетворительный результат продолжительной поездки или что другое было причиной хорошего расположения духа главнокомандующего – не знаю, но в этот раз он был гораздо приветливее и с войсками, и с представлявшимися ему должностными лицами, не глядел таким сентябрем, как в прежние посещения, а за данным в честь его бароном Вревским обедом даже очаровал всех своей любезностью и поражал всех своей мецофантовской лингвистикой: с баронессой Юлией Петровной и ее сестрой говорил по-французски, с их компаньонкой мисс Босс – по-английски, с бывшим тут же действительным статским советником А. Ф. Крузенштерном (впоследствии начальником Главного управления наместника) – по-немецки, наконец, с приглашенным к обеду пленным турецким полковником – по-турецки. Казалось, влияние Кавказа и его нравов уже стало отражаться на хмуром спартанце, каким нам казался генерал Муравьев. На меня несколько раз, впрочем, он бросал вопросительные взгляды, и я сидел за столом как на иголках, ежеминутно ожидая какого-нибудь грозного замечания насчет присутствия здесь офицера из Дагестана и приказания немедленно отправиться в свой полк, но дело обошлось благополучно. Я тут же, однако, дал себе слово выйти из этого глупого положения и настойчиво просить генерала Евдокимова о переводе в Кабардинский полк, что вслед за тем и состоялось с согласия командира полка барона Николаи.
Пробыв во Владикавказе сутки, мы отправились обратно в Грозную; главная тема наших разговоров в дороге была: соображения главнокомандующего о предстоящих действиях в Чечне – сведения более всего его интересовавшие, наконец, то, что нужно будет ему написать по этому поводу.
Изо всего, что генерал Муравьев говорил, было ясно, что он хлопочет о возможно меньшем размере средств для предстоящих действий; угодить ему оказывалось возможным, ограничиваясь одним батальоном солдат вместо четырех, одной пушкой вместо батареи и ста рублями денег вместо десяти тысяч. С одной стороны, воспоминания о временах ермоловских, когда две роты с единорогом и сотня донцов считались самостоятельным отрядом, когда весь корпус Кавказский состоял из двух дивизий пехоты, а с другой – упорное желание доказать, что он не нуждается, подобно своему предместнику Воронцову, в большой армии и миллионах денег, затемняли в глазах Н. Н. Муравьева истинное положение дел и последствия радикально изменившихся местных обстоятельств и условий.
Выслушав все со вниманием, я в Грозной тотчас же сел за работу и дня через два-три была отправлена с нарочным в Тифлис следующая записка: «В проезде через Владикавказ ваше высокопревосходительство изъявили желание, чтобы я представил свои соображения о средствах покорения Большой Чечни (почему Н. Н. Муравьев хлопотал исключительно о Большой, а не обо всей Чечне, для меня совершенно непонятно), не касаясь при этом других частей Кавказа.
Приступая к исполнению приказания вашего, я не могу избегнуть отступления и считаю необходимым коснуться в этом случае мер относительно обеспечения за нами Салатавии и местностей, прилегающих к Кумыкской плоскости, что связано с делом о Большой Чечне.
Разрешение вопроса: следует или не следует нам проникать в глубь ущелий Главного хребта и ближайших его высоких отрогов для покорения обитающих там враждебных племен, зависит от многих частных обстоятельств. Ряд событий со времени возгоревшейся здесь войны показал, с какими затруднениями и жертвами сопряжено достижение цели; обсуждение этого важного вопроса должно быть всестороннее и в полной зависимости от могущих быть употребленными средств. Поэтому я полагаю ограничиться пока занятием первых уступов гор, чем достигнутся уже немалые результаты. Приобретая там важные стратегические пункты в видах будущего наступления, мы вместе с тем становимся твердой ногой впереди плоскости, упрочиваем на ней нашу власть и лишаем население ее возможности продолжать против нас враждебные действия. Занимая пункты, чрезвычайно удобные для расположения наших войск, мы лишим непокорное население предгорных ущелий лучших мест, богатых всем нужным для его существования, – это, должно думать, заставит их предпочесть покориться нам и поселиться вблизи укреплений, нежели уходить в глубь бесплодных гор, где коренному населению тесно и недостает пропитания. Кроме того, стеснив этим способом сообщение остальных горцев с плоскостью, без которой они едва ли долго в состоянии обходиться, мы, быть может, вынудим их если не к немедленной покорности, то хотя к необходимости задуматься о будущем.
Руководясь этой идеей, то есть пользой прочного занятия предгорий, я на ней основываю уже и предположения мои, ниже сего изложенные.
Если мы ограничимся одними мерами покорения плоскости Большой Чечни между Аргуном, Сунжею и Мичиком, то неприятель, усилившись не желающими покориться жителями отсюда, будет иметь еще достаточно сил тревожить нас своими набегами и в Чечне, и на Кумыкской плоскости, и по линии Сулака. Нам необходимо занять такую линию, которая обеспечивала бы все наши владения в этих местах, которые доставили бы нам полное спокойствие на Тереке и Сулаке, а вместе с тем угрожала бы горным непокорным обществам и удерживала их от покушений на наши владения по северному склону хребта до Военно-Грузинской дороги. Для этого представляется полезным следующее:
1) Построить в селе Автуре укрепление на один батальон, четыре сотни казаков и четыре подвижных орудия. Это может быть исполнено в течение нынешней зимы вместе с предварительной расчисткой широких просек.
2) В Умахан-Юрте поселить казачью станицу в 400 семейств.
3) Прорубив от Автура широкую просеку через Маюр-Туп к реке Мичику, построить в верховьях его, верстах в шести-семи выше Осман-Тала, укрепление на один батальон, две сотни и два орудия.
