– Все распоряжения, – говорит Фок, – уже сделаны, и сено будет доставлено на арбах из Грозной.
– Это вы мне третий раз уже говорите, – отвечает Иедлинский, – а сена все-таки нет. Нельзя же допустить казачьих лошадей до здыхания из-за ваших распоряжений и переписок.
– Что же делать, распоряжения сделаны: сено привезут, нужно повременить.
После этого Иедлинский подзывает своего полкового адъютанта, стоявшего поодаль, и говорит ему пресерьезно при том же Фоке:
– Хорунжий Сафонов, по́дите, соберите всех лошадей и объявите им, что г-н начальник штаба уже сделал все распоряжения о доставке сена и чтобы они потерпели.
Раздается взрыв хохота, и несчастный Фок скрывается в палатку, а Иедлинский преравнодушно уходит.
Служил он прежде на правом фланге и не пользовался особым расположением генерала Евдокимова, не любившего балагурства и распущенности. Наконец, Иедлинский выкинул штуку, выходившую за пределы даже самой крайней снисходительности, которую он таки иногда употреблял во зло. Он в один прекрасный день в 1850 году выступил со своими казаками и артиллерией и где-то на Лабе вел сильную перестрелку, чуть ли не два часа кряду. Затем отправил официальное донесение, что, погнавшись по тревоге за сильной неприятельской партией в несколько тысяч человек, он ее настиг, нанес ей жестокое поражение и без потери возвратился.
Генерал Евдокимов, получив донесение это, чрезвычайно удивился, как это партия в несколько тысяч человек могла появиться на Лабе, когда он, имея хороших лазутчиков, не был об этом предупрежден, чего прежде не случалось. Явились сомнения в действительности самого происшествия, тем более что такая продолжительная, сильная перестрелка окончилась безо всякой у нас потери. Поэтому Иедлинскому было послано предписание донести более подробно о деле, причем сказано было, что генерал недоумевает, какая это партия могла быть?
На это подполковник Иедлинский официальным рапортом ответил, что дело происходило так, как он прежде описал, а партия была та самая, которая помешала в 1850 году проехать по Лабинской линии наследнику цесаревичу. Чтобы понять эту последнюю фразу, нужно сказать следующее: когда в 1850 году государь император будучи наследником предпринял путешествие на Кавказ, то по маршруту назначено было из станицы Усть-Лабинской следовать по реке Лабе, где недавно перед тем были поселены казачьи станицы и построен ряд промежуточных постов. По прибытии, однако, высокого путешественника в Усть-Лабу ему доложили, что вблизи Лабинской линии собрались значительные неприятельские партии и что для вполне обеспеченного проезда пришлось бы сосредоточивать в разных пунктах большие отряды войск, что сопряжено с затруднениями и потерей времени, а потому лучше отменить поездку по Лабе и ограничиться обыкновенным старым почтовым путем до Кубани. Так поездка по Лабе и не состоялась. Но злые языки уверяли, что причина перемены маршрута была совсем другая, что посты и укрепления на Лабе находились в таком жалком виде, невзирая на отпущенные для их постройки большие суммы, что боялись показать их его высочеству, и что главный виновник генерал Евдокимов выдумал присутствие большой неприятельской партии, чтобы скрыть свои прегрешения. Теперь понятен ответ Иедлинского. Но, не говоря о непозволительности допускать подобные вещи в сношениях подчиненного с начальником, сама ссылка на молву была неосновательна, потому что все это было чистой клеветой в отношении Евдокимова. Довольно сказать, что назначение Евдокимова начальником правого фланга последовало в апреле, а приезд государя наследника последовал в сентябре того же года. В течение четырех месяцев никаких построек и даже ремонтировок только что приехавший Евдокимов сделать не мог, и следовательно, если посты и укрепления были в неудовлетворительном виде, то виноват был предместник Евдокимова. Устройство же линии началось за семь лет до его назначения.
В частных письмах своих к его старому покровителю и интимнейшему другу генералу Клюки фон Клугенау, стоявшему с дивизией в Царстве Польском, Евдокимов 17 августа 1850 года писал между прочим
[47]: «Прибыв из Дагестана на пути к новому назначению в Ставрополь, я встречен был известием о волнениях в крае, произведенных Магомет-Эмином, агентом Шамиля, и сборах значительных неприятельских партий, вследствие чего командующий войсками предложил мне торопиться к месту, и на другой день прямо через Прочный Окоп я уже очутился на Лабе, через которую 23 апреля переправился для прикрытия покорных нам темиргоевцев. Не найдя ни малейшего устройства в делах фланга, мне пришлось увидеть себя в самом затруднительном положении, в крае, мне незнакомом, однако надо было действовать, и я проводил в трудах и дни, и ночи». Далее: «После отражения второго покушения на нашу линию Магомет-Эмин отправился покорить своей власти шапсугов и оставил меня в покое, но я уже был болен: лабинский нездоровый климат подействовал на меня так неблагоприятно, что меня едва довезли до Прочного Окопа, затем желчные припадки до того усилились, что я, бросив свой пост, уехал в Кисловодск, где оставался три недели и благодаря климату и советам доктора Андреевского поправился, а 13 августа возвратился к месту. Назначением своим, – продолжает Евдокимов, – я похвалиться не могу. Кордон по Кубани, Лабе и в верховьях этих рек составляет более 700 верст; мне предстоит оборонять эту линию с 12 полками, казаков, из коих четыре рассыпаны на внутренних постах и по почтовому тракту, да с восемью батальонами пехоты, большая часть коих должна занимать гарнизоны в станицах и укреплениях по Лабе. С большим трудом и с опасностью для некоторых пунктов имею возможность сосредоточить от 10 до 12 рот и до 2 тысяч кавалерии, но, не отдаляясь от пехоты, я не могу предупреждать неприятеля на таком огромном пространстве, а неприятель в 6 или 7 тысяч лучшей конницы может бросаться на любой пункт и, конечно, не туда, где есть в готовности наши войска. Угадать намерение неприятеля – дело весьма трудное, лазутчиков теперь почти нет, Магомет-Эмин их убивает, да и вообще доставлять удовлетворительные известия сделалось невозможным, потому что власть Эмина до того усилилась, что залабинские черкесы, подобно дагестанским горцам, идут туда, куда им приказано, не зная сами, для какой цели. Словом сказать, Магомет-Эмин становится вторым Шамилем… На мне лежит теперь бремя защиты слабой страны со слабыми средствами, и я часто задумывался над возможностью переменить место службы… Кавказ удостаивается в нынешнем году посещения Государя Наследника, и мы все теперь озабочены приготовлениями для встречи. Слава Богу, дарующему мне случай увидеть одну из наших царственных особ. Петербург от нас далек, человеку небогатому трудно туда попасть, и если уже суждено лечь моим костям в степях Кавказа, то все же отрадно для русского сердца увидеть хоть одного из тех, которых мы привыкли чтить владыками нашей земли. Его Высочество будет в Екатеринодаре и выезжает оттуда по Лабинской линии до Прочного Окопа через Пятигорск и Владикавказ в Тифлис».
В другом письме к генералу Клугенау от 17 октября того же, 1850 года Н. И. Евдокимов рассказывает интересовавшемуся всем происходившим старому кавказскому ветерану некоторые подробности, более разъясняющие «эпизод перемены маршрута», эпизод, послуживший основанием сплетни на Евдокимова и получивший на Кавказе легендарный характер. «В предыдущем письме я говорил вам, кажется, что мы все в хлопотах приготовлений к встрече Государя Наследника, удостоившего посещением Кавказ. Еще в начале августа я говорил в Кисловодске князю М. С. Воронцову, что проезд по Лабинской линии в это время года опасен, ибо обмеление рек дает возможность неприятелю к набегам в наши пределы, что по положению этого края указывает время опасных беспокойств именно тогда, когда Его Высочество намерен посетить Лабинскую линию, то есть 18 сентября, и что хотя опасения идут не за Его Особу, но Ему было бы неприятно, если по поводу обращения войск на Его конвоирование могло случиться что-либо неблагоприятное для края. И главнокомандующий, и П. Е. Коцебу оправдывали мое мнение (то есть разделяли) и готовы уже были довести это до сведения Его Высочества, как приехал командующий войсками
[48] и убедил всех, что опасения напрасны. Написали маршрут, основанный на совершенном спокойствии края. Между тем уже 8 сентября появились сведения о приготовлениях горцев к сбору, а 12 числа зашевелились все залабинские племена, и на реку Белую прибыл от шапсугов сам Магомет-Эмин. 14-го числа дознано наверное, что сборище стягивается на правом берегу Белой, а 16-го – что оно 10-го числа тронется на линию, то есть в самый тот день, когда будет ехать Его Высочество. Начальник Черноморского кордона генерал-лейтенанта Рашпиль, подтверждая эти известия, донес, что цель сборища – напасть на поезд Наследника, а затем обратиться к исполнению главной цели – покорению карачаевцев. Тут, без сомнения, основанием служил расчет, что русские войска, расставленные для обеспечения проезда своего государя, не успеют сосредоточиться и, следовательно, не в силах будут противостоять огромной массе кавалерии, собранной Магомет-Эмином, – расчет, совершенно основательный, но не удавшийся по следующему случаю: Его Высочество по причине бурной погоды не мог посетить Новороссийск и прямо через Тамань прибыл в Екатеринодар днем прежде, чем назначено по маршруту; от этого днем прежде изволил он прибыть и в Усть-Лабу, где, выслушав предложение главнокомандующего, согласился на перемену пути вместо Лабы по Кубани». Дальше рассказывается, как сборище горцев 18 сентября двигалось к станице Воздвиженской и, узнав о перемене поезда цесаревича, остановилось в Длинном лесу и прочее.
