В сороковых годах служил в Грузинском гренадерском полку полковник Челищев, замечательный карикатурист. В числе удачнейших его произведений помню картинку, изображающую генерала Нейдгардта в солдатском мундире, в лаптях, но в очках и с Георгием на шее, переходящего через горы с Кавказа в Россию, согнувшись под тяжестью лежащего на спине большого мешка, с надписью «100 000 рублей экономии». Сходство было замечательное, работа вообще талантливая, и самая соль карикатуры очень меткая… Если бы Челищев оставался на Кавказе и в 1856 году, то такую же картину мог повторить и в отношении Муравьева.
Вместе с известием о назначении нового главнокомандующего, приведшим в некоторое волнение и меня, уже давно к этому подготовленного, получил я письмо из Грозной от адъютанта и ближайшего родственника генерала Евдокимова, чтобы я немедленно возвращался, потому что дел к приезду князя Барятинского предстоит весьма много, а времени остается мало. Я тотчас же и уехал в Пятигорск, а на другой день уже трясся на незабвенной перекладной, под палящими лучами солнца и в тучах пыли по почтовому тракту через Георгиевск и Моздок в Грозную.
По всему пути, с кем ни встречался, с кем ни говорил, все также торжествовали и радовались новому назначению. Но в Грозной ликованиям не было конца: здесь считали князя Барятинского своим, здесь он жил, будучи начальником левого фланга, здесь он водил отряды в Чечню, здесь прежде командовал полком, отличался, здесь он, так сказать, окавказился, свыкся и полюбил край, усвоил взгляды на систему военных действий, здесь исключительно все были его приверженцами, не исключая самих чеченцев, уважавших храброго, решительного человека и любивших его щедрость. Не менее других был доволен и генерал Евдокимов, вероятно, предчувствовавший свое блистательное будущее, да и самим своим назначением на левый фланг обязанный, хоть и неофициально, князю Барятинскому, потому что Н. Н. Муравьев имел в виду на это место пригласить из Варшавы князя Д. О. Бебутова…
До приезда нового главнокомандующего, имевшего прибыть на Кавказ по Волге через Астрахань по Каспийскому морю, оставалось не больше двух месяцев. Евдокимов хотел при первой же встрече представить несколько записок по разным более важным предметам, и пришлось мне, не теряя времени, засесть за работу. Сколько могу вспомнить, писал я и о мерах для избежания затруднений при перенесении полковых штаб-квартир на новые места, и о наделении покорных чеченцев землей, и об изменении предположенного надела землей станиц Сунженских казачьих полков, и об облегчении рубки просеки в чеченских лесах, и о ближайших предстоящих зимой действиях. Нужно сказать, что вместе с назначением князя Барятинского главнокомандующим последовало совершенно новое распределение военно-административных районов: вместо начальников левого фланга Владикавказского военного округа и центра Кавказской линии образовалось одно обширное управление «командующего войсками левого крыла линии», которым и был назначен генерал Евдокимов, произведенный в генерал-лейтенанты. Сфера деятельности его вдруг утроилась, пришлось заняться делами прежних трех управлений, из коих два были ему совершенно незнакомы; на первых же порах некоторые сведения, приобретенные мною при бароне Вревском во Владикавказском округе, весьма пригодились.
Дела вдруг оказалось столько, и все спешного, что я буквально не находил свободного часа для отдыха; штаб еще не был сформирован, средства оставались прежние. Приходилось писать, и диктовать, и поминутно отрываться, чтобы ходить к звавшему меня начальству за различными приказаниями; не успеешь сделать одного, уже требуют опять – получены экстренные бумага или письмо, нужно сейчас отвечать, а в промежутке еще ехать куда-нибудь. Так это продолжалось месяца полтора, когда, наконец, получены были маршрут и приказание встретить главнокомандующего в Дагестане, в городе Петровске.
В двадцатых числах сентября Н. И. Евдокимов с Фадеевым и со мною выехал из Грозной по Тереку в Хасав-Юрт. Переночевав здесь у барона Николаи, мы на другой день по знакомой мне дороге отправились в Чирь-Юрт и затем в Темир-Хан-Шуру. На половине дороги встретил нас конвой, высланный командующим войсками в Дагестане князем Орбельяни, – это была партизанская или охотничья команда Дагестанского пехотного полка, в числе которой нашлось еще много солдат, помнивших Евдокимова своим полковым командиром. По дороге от Ишкарты они охотились и убили огромного оленя, которого и поднесли своему бывшему командиру. Экземпляр был редкий по своей величине и по громадным рогам, ничего подобного я до того не видел: поставленный на ноги, олень был не меньше обыкновенной лошади. Сам охотник, Евдокимов был чрезвычайно доволен, наградил людей, и затем мы тронулись дальше, приехав поздно вечером в Шуру, где нас встретили весьма лестно и проводили на приготовленные квартиры.
Славное, веселое время это было. Полные ожиданий и розовых надежд, мы жили с Фадеевым в Шуре, катаясь как сыр в масле, ежедневно на приглашенных обедах и вечерах, проводя утро в нескончаемых беседах. Мне особенно это время врезалось в память: два года тому назад в той же Шуре незаметный поручик, ротный командир, робко являющийся по службе к начальству, теперь вдруг как приближенное лицо к командующему войсками хоть и чужого района чествуется уже не по чину и окружается знаками особого внимания… До того дошло, что в одно утро, когда мы с Фадеевым еще прохлаждались на постелях и хохотали над какой-то забавной историей, вдруг растворяются двери и в полной парадной форме входит командир Дагестанского полка полковник Ракусса, два года тому назад не считавший уместным заговорить вне службы со своими подчиненными поручиками… Я было вскочил, извиняясь и чуть ли не кутаясь в одеяло, но Р. уложил меня назад, совершенно по-товарищески уселся на постели и проболтал целый час, приглашая навестить его в Ишкартах. Когда он вышел и я рассказал удивленному Фадееву всю суть и источник посещения, мы не могли не воскликнуть в один голос: «О, человек!..».
Чрезвычайно бурная погода на море задержала князя Барятинского в Астрахани, и приезд в Петровское состоялся, кажется, десятью днями позже, так что мы прожили в Шуре совершенно неожиданно недели две. Наконец, 12 октября князь высадился в Петровске. Парадные встречи там и в Шуре были обставлены самой шумной торжественностью, иллюминациями, криками «ура!» и прочим. Первые минуты уже были разительными контрастами с только что минувшим муравьевским временем, когда встречи сопровождались могильным молчанием и сугубым страхом.
В первый же вечер пребывания на кавказской земле, в Петровске, новый главнокомандующий отдал следующий приказ по армии:
«Воины Кавказа! Смотря на вас и дивясь вам, я взрос и возмужал. От вас и ради вас я осчастливлен быть вождем вашим.
Трудиться буду, чтобы оправдать такую милость, счастье и великую для меня честь.
Да поможет нам Бог во всех предприятиях на славу Государя».
Достаточно сравнить этот приказ с известным письмом Муравьева к А. П. Ермолову, которым он ознаменовал свое прибытие на Кавказ, выразив Кавказской армии порицание за ее изнеженность, дряблость и распущенность, чтобы понять всеобщее торжество и радость. А кто вернее оценил кавказские войска – тот ли, кто удивлялся им, или тот, кто порицал их, доказали последующие события: через три года пал Шамиль и кончилась почти вековая война на Восточном Кавказе, через пять лет умолк последний выстрел на Западном.
