Прием, оказанный главнокомандующим генералу Евдокимову, не оставлял никаких сомнений в полном к нему доверии и расположении; из продолжительных совещаний он вынес убеждение, что предположения его будут осуществляться. «Ну, почтеннейший, – говорил он мне, – все идет отлично; скоро закипит у нас дело в Чечне».
В Шуру в это время приехал из Тифлиса для представления и с разными докладами главнокомандующему и начальник штаба И. По какому-то делу Евдокимов послал меня к нему, поручив вместе с тем передать представления к наградам за зимние военные действия в Чечне в 1855 и 1856 годах, возвращенные при Муравьеве без согласия на дальнейший ход. Вхожу и говорю:
«Ваше превосходительство, Николай Иванович приказал мне доложить вам» и прочее.
– А, очень рад вас видеть, садитесь, пожалуйста.
Окончив доклад по делу, я передал представления, сказав, что Николай Иванович покорно просит дать им ход.
– Кланяйтесь Николаю Ивановичу и доложите, что все будет исполнено, как только возвращусь в Тифлис.
Поклон, пожатие руки – и я вышел.
И это был тот же генерал, о приеме которого в апреле месяце в Тифлисе, когда я приехал с докладами от барона Вревского, я рассказывал выше. Какая перемена декораций! Каков поп, таков приход…
После дневки в Шуре главнокомандующий предпринял поездку через Ишкарты на высоты к Гимринскому спуску. Благодаря прекрасной погоде, всем удобствам, какие только по местным условиям возможно было доставить, усердию местных властей и особенно командира Дагестанского полка Р., в районе коего все происходило, благодаря, наконец, всеобщему оживлению и радостному настроению поездка оказалась одним из самых приятных эпизодов в ряду пережитых мною в течение долгих лет кавказской службы. В свите князя Барятинского был флигель-адъютант князь Эмиль Витгенштейн
[49], сопровождаемый своей молодой прелестной супругой, урожденной княгиней Кантакузен: ее присутствие среди военного движения, на фоне грозно-величественной картины, развертывающейся с Гимринских высот, имело нечто особенно оригинальное. Ту т же был граф Соллогуб, автор известных повестей и «Тарантаса», сыпавший каламбурами и остротами, в чем оказывал ему немалую поддержку Р. А. Фадеев; было еще много разной салонной столичной молодежи и художник от редакции парижской «Иллюстрации» м-r Blanchard, почтенный старичок, весьма бойко действовавший карандашом в своем альбоме, набрасывая виды грозных ущелий, сдавленных громадными скалами, типы воинственных туземцев, военных сцен, и рядом – полукомические ухаживания за княгиней Витгенштейн…
Заключив эту своего рода рекогносцировку-пикник отличным завтраком с несколькими бокалами шампанского и тостами, сопровождавшимися беглым огнем бывшего с нами батальона, мы отправились обратно и к вечеру прибыли в Шуру. А на другой день главнокомандующий после прощальной аудиенции, на которой фигурировали и мы с Фадеевым в качестве откланивающихся (я удостоился при этом лестных замечаний), уехал из Шуры через Дербент в Тифлис, а мы с генералом Евдокимовым – старым путем назад в Грозную.
Так начался новый кавказский период, по своим военным результатам один из замечательнейших… Но время это к нам еще слишком близко, и читатель поймет, почему рассказы о нем неудобны. Ограничиваться узкой рамкой моих личных похождений, мелких приключений и т. п. – значило бы лишить работу всякого интереса, да и не могу я этого сделать, потому что не имею ни дневника, ни заметок, память же сохранила преимущественно то, что связано с делом, с действием общего характера. Таким образом, я кладу перо, чтобы взяться за него опять, когда наступит благоприятное, соответствующее время, если, конечно, судьба даст дожить до того времени
[50].
В заключение посвящу еще несколько страниц краткому очерку Чечни, о которой я, по-своему обыкновению, не упустил случая собрать кое-какие сведения.
LX.
Параллельно северному склону Главного Кавказского хребта тянется довольно высокая, покрытая густыми лесами, преимущественно чинарами (бук), цепь гор, известных под именем Черных (покрытые лесом, они в сравнении с высящимися за ними снеговыми, скалистыми громадами всегда темны, отчего и название Черные). От их подножия до другого незначительного безлесного гребня, называемого Сунженским, стелется обширная плодородная долина протяжением более полутораста верст, покрытая густыми лесами и часто труднопроходимым орешником, омываемая от юго-запада на северо-восток рекой Сунжей и прорезанная множеством горных речек и ручьев, впадающих в Сунжу. Вся эта долина до правого берега реки Терека заселена ингушами, назрановцами, галашевцами, карабулаками и чеченцами, принадлежащими по языку и обычаям, с незначительными различиями и оттенками, к одному чеченскому племени (начхэ). Восточную часть этой долины омывает река Мичик в слиянии с Гумсом – тут чеченцы называют себя мичиковцами. Еще восточное, в гористой, менее плодородной части, вдаваясь более в уступы Черных гор, по речкам Ахташ, Яман-Су и Ярык-Су живут самые воинственные из чеченцев, называя себя ичкеринцами и ауховцами. Небольшая часть живет на безлесной плоскости, между Сунжей и Тереком. Река Аргун, протекая от Главного хребта с юга на север, прорезает Черные горы и плоскость на две части, впадая в Сунжу. Лежащая по правому берегу Аргуна часть до Ичкерии и Ауха названа Большой, а по левому – Малой Чечней. Таким образом, чеченское племя занимает бассейны рек Сунжи и Аргуна и северо-западный склон Андийского хребта до его подножия. Есть еще выше, в ущельях Главного хребта, по реке Accе и малым притокам ее, равно и Аргуна, общества, известные под общим названием кисты, или кистины: галгаевцы, цоринцы, митхо, майсти и другие, которых следует, однако, причислить тоже к чеченскому племени, ибо язык, одежда и многие обычаи у них тождественны; я полагаю даже, что эти кисты суть собственно родоначальники тех жителей лесистой плоскости, которую мы называли Чечней, по имени одного большого аула Чечен, ставшего нам известным еще со времени персидского похода Петра I, когда нашим войскам пришлось в первый раз встретиться здесь в бою с горцами этой части Кавказа.
Все сведения о происхождении и времени поселения чеченцев в этой стране ограничиваются несколькими изустными преданиями. Одни говорят, лет двести тому назад князь Турло, владетель селения Мехельда в дагестанском обществе Гумбет, отправился на охоту, дошел до Хан-Кала (Хан-Кале – по-татарски, Ханская Крепость), вблизи берега Аргуна на плоскости, и построил себе здесь временный балаган из шкур. Кочевавшие в окрестностях калмыки окружили его и хотели взять, но он со своими людьми не только отразил, но даже прогнал их далеко и решился поселиться на этом месте. К нему присоединились несколько семейств из аргунских обществ Шубут и Нашахой, значительные фамилии Чермо из Дагестана и Агпшатой из Галгая (на Ассе). Каждой фамилии назначали особый участок земли, на протяжении во все стороны, «куда стрела долетит», и так исподволь образовалось чеченское население, распространившееся по всей лесистой долине.
