Другие рассказывают, что несколько жителей из Нашахой, стесненные на прежних местах недостатком земли, а быть может, и гонимые кровомщением, двинулись вниз по течению Аргуна и поселились на плоскости, выбрав удобное место. Занятая земля оказалась богатейшим черноземом, не видавшим в течение веков плуга и обеспечившим их неприхотливые потребности, а непроходимые лесные дебри, множество быстрых горных речек и топких ручьев (Шавдон) ограждали их от сильных соседей – лезгин, кумыков, кабардинцев. С течением времени увеличившееся народонаселение, обращая лесные чащи в пахотные поля, все более распространялось по плоскости и образовало, таким образом, самостоятельное общество, богатое средствами для хлебопашества и скотоводства, ставшее после грозой своим соседям. Это второе предание, полагаю, более вероятно.
В первое время чеченцы составляли без различия один класс вольных людей, подчинявшихся освященным временем обычаям. Каждая фамилия (тохум) избирала старшину, который и ведал общественные дела, разбирал мелкие споры и прочее. Если же случались более важные споры, фамильные, то обращались к старшинам других тохумов. Одно время представители от всех фамилий собрались в Ичкерии вблизи аула Цонтери, и на урочище Кетишкорт произошло нечто вроде веча, на котором и состоялось положение об адате (обычном праве), которым должно было руководствоваться во всех делах, за исключением дел о браках, наследствах и разделах имений, предоставленных суду шариата (религиозному). Были после попытки совсем уничтожить адат, для чего опять собирались на Кетишкорте, но неудачно: большинство не хотело подчиняться шариату, пока железная рука Шамиля, уже в сороковых годах нынешнего столетия, не подчинила все духовной власти.
Земля не считалась частной собственностью, она принадлежала всякому, кто хотел ею пользоваться. С течением времени только явились некоторые разграничения между аулами, но владение осталось и поныне общинным. Каждый год, когда настает время пахать, все однотохумцы собираются на свои поля и делят их на столько равных дач, сколько в тохуме семей, а затем жребий решает, кому какой участок пахать, и в течение года он уже считался собственностью. Леса же составляли общую народную собственность: каждый пришелец, новый поселенец имел право вырубить участок леса, поселиться на нем и тем самым становился собственником.
Как сказано, в Чечне все были равны, никаких сословных подразделений не было: не было порабощенных, не было общественных переворотов, не было завоеваний. Ни князей, ни узденей, как в соседних землях кумыков и кабардинцев, у Чечни не было. Мы все уздени, говорили чеченцы, принимая этимологическое значение слова: уз-ден или эзю-дан – от себя, то есть зависящий от себя. Единственным немногочисленным классом рабов были пленные; потомков прежде захваченных называли «лая», вновь захватываемых – «иессырь»: последние различались от первых неопределенностью своего положения, потому что на первых порах можно было ожидать еще их выкупа или обмена, а лай, уже забывший свое происхождение, потерявший связи со своим отечеством, составлял неотъемлемую собственность своего владельца. Положением лаев было безусловное рабство, подобно существовавшему в древности. Раб считался вещью своего хозяина, которой он мог распоряжаться по прихоти: его можно было продать, увечить, убить, приобретенную им собственность владелец мог отнять для себя, одним словом лай, вся его жизнь, весь его труд – все было принадлежностью его господина… Каковы бы ни были притеснения и жестокости, раб не смел уйти, поступить к другому, жаловаться, – он мог только наложить на себя руки… Бывали исключения: иногда лай бегал от своего тирана к какому-нибудь уважаемому в обществе человеку и искал у него защиты. Если тот его принимал и становился его защитником, то отправлялся к владельцу, уговаривал, просил смягчить обращение, не взыскивать за побег и, получив обещание, возвращал раба назад; если же увещания не действовали и тот требовал возвращения своей вещи – лая, то защитник не имел права его удерживать… Иногда случалось рабам откупаться на волю, тогда они обращались к кади, который с согласия владельца составлял бумагу – отпускную, передавал выкупную сумму, и лай становился свободным, получал название «азат».
Общего управления у чеченцев до признания ими власти Шамиля не было. Каждый тохум ведался выбранным старшиной, но власть их была ничтожна и необязательна: кто не хотел у них судиться, расправлялся сам, а если и обращались к ним, то при недовольстве решением не подчинялись ему. Но подобные случаи бывали исключениями, большей же частью суд старейшин уважался, и строптивых не уважали в обществе; некоторое чувство подчиненности так присуще всякому человеческому обществу, что и среди этого дикого, необузданного населения оно не могло не приобрести прав гражданства. Как бы ни был наклонен такой человек к необузданной воле, как бы нестерпима ни была для него всякая узда, все же не может он не покоряться опытности, превосходству ума, авторитету человека, пользующегося общим уважением.
Более важные дела, касавшиеся всей деревни или нескольких тохумов, решались мирскими сходками, для которых не существовало, впрочем, никаких правил. Сбегались стар и млад, крик, шум, споры и толки без конца; часто кончалось это драками, оружием, и побежденная сторона, хотя и правая в споре, должна была бежать и селиться на новых местах. Сам сбор мирской сходки происходил нередко бестолковейшим образом: вскочит кто-нибудь из жителей на кровлю мечети и начнет созывать народ, подражая мулле, зовущему на молитву; большей частью праздное население сбегалось на площадь, и сзыватель делал какое-нибудь предложение или заявлял свое дело. Если оно оказывалось пустяком, не стоящим внимания, толпа с хохотом расходилась, но никакой претензии на виновника беспокойства не заявляла: для всякого азиатца какой-нибудь «хабар», новость, шум очень занимательны и представляют хороший случай рассеяться от безделья.
В первые времена своего поселения чеченцы жили спокойно, никем не тревожимые. Сильные соседи их, кумыки и кабардинцы, едва ли и знали о новых выходцах, скрывавшихся в своих дремучих лесах; приманки тут не было никакой: ни богатства, ни множества стад, вообще никакой добычи. Сами чеченцы, в свою очередь, чувствовали свою слабость и никого не тревожили; напротив, те, которые очутились ближе к кумыкам или кабардинцам, искали покровительства у тамошних князей, платили им небольшую дань за защиту от притеснений и назывались «кмент» – приверженцы. Князья не вмешивались в их управление, а только заступались за них, если кто-нибудь угрожал им. Когда же население Чечни умножилось, образовались большие зажиточные аулы, появились многочисленные стада, соседи разлакомились, и хищные инстинкты взяли верх. Набеги в Чечню стали любимым поприщем для удалых кабардинских и кумыкских джигитов-наездников; при разрозненности чеченского населения сопротивление было слабо и робко, так что набеги всегда были удачны и почти без потерь. Такое положение дел заставило чеченцев подумать о средствах защиты, и они решились призвать к себе какого-нибудь князя, который учредил бы порядок, соединил разрозненные силы и оградил их от хищников. Выбор пал на гумбетовских князей Турло, славившихся своей храбростью, умом и приверженностью к ним горцев Дагестана. Турловы приняли предложение и явились с многочисленной дружиной приверженцев, готовых идти за ними повсюду и сражаться как против внешних, так и против внутренних врагов. Власть князей Турловых, основанная на добровольном выборе и выгодах народа, скоро окрепла и принесла хорошие плоды. Чеченцы, подчинившись все одному лицу, обязанные одинаковыми повинностями и службой, впервые убедились в пользе единства: разрозненные, не знавшие до сих пор друг друга, они теперь сблизились и познали свою силу. При первой тревоге князь выезжал, и все должны были следовать за ним для отражения врага общими силами, не ограничиваясь уже, как прежде, только защитой каждым своей частной собственности. Кабардинские и кумыкские наездники, встречая в своих набегах сильный отпор, перестали гоняться за опасной добычей. Чечня стала богатеть, отдохнула от грабежей и, в свою очередь, превратилась в грозу соседей: с сознанием своей силы, с развитием воинственного духа толпы чеченских смельчаков сами уже стали налетать на Кабарду и кумыков, за Терек, для хищнических подвигов.
