Через несколько дней после отправления письма в Тионеты явился урядник конвойной команды главнокомандующего Заридзе с предписанием окружному начальнику выслать меня в Тифлис по делам службы, а ко мне с письмом – не могу только вспомнить от Потоцкого или князя Ильи Орбельяни, – чтобы я постарался привезти с собой и пшавца с кистином, которых князь Михаил Семенович желает лично видеть, и что он читал мое письмо и был весьма заинтересован всем.
Вот история! Ту т – следователь и гроза в виде неутомимых преследователей на почве самой удобной для втаптывания людей в грязь (особенно в те времена, при канцелярской тайне); там – наместник кавказский князь Воронцов, читающий мое частное письмо, заинтересованный им, посылающий за мной!.. А ведь в этом письме говорилось и о следователе, и о письме генерала Шварца, и о враждебных отношениях ближайшего начальника.
На вопрос Челокаева, зачем меня требуют, я отозвался незнанием. Чтобы совершенно скрыть повод моей поездки, я отправил своего Давыдку в Кахетию, разыскать матурского пшавца с кистином, передать им о предстоящей поездке в Тифлис и ожидающем, без сомнения, их награждении и приказать им боковым путем, не заезжая в Тионеты, отправиться в Эрцойскую долину, где я с ними встречусь и уже дальше вместе отправимся. Затем, через день, я с урядником Заридзе выехал. От него я узнал только, что ему приказано было ехать в Тионеты передать по адресу пакеты и со мной и двумя горцами прибыть в Тифлис, не разглашая нигде о цели и направлении своей поездки. В Эрцойской долине я ночевал, и туда же прибыли Давыд с пшавцем и его товарищем. Я им рассказал о предстоящем представлении их самому сардарю, предварил, как себя вести перед ним и, кстати вспомнив наставление Потоцкого, предупредил их, чтобы в случае вопроса князя о влиянии, произведенном в горах взятием Салты, отвечали, что, дескать, страх это нагнало везде ужасный и надежды на успех дальнейшего сопротивления Шамиля очень ослабили… Хитрые горцы очень хорошо меня поняли и с улыбкой говорили, что я могу быть спокоен, что уже они знают, как с важными людьми говорить следует.
Дела давно минувших дней! И кто же упрекнет покойного князя за несколько преувеличенное значение, придаваемое им делу, совершенному под его личным начальством, при беспримерных подвигах мужества и геройской храбрости, оказанных как нашими войсками, так и горцами, при весьма значительных потерях обеих сторон в течение пятидесяти двух дней осады Салты и двукратном штурме? Кто бросит камнем в меня, последовавшего совету опытного придворного и позволившего себе в сущности безвинную лесть слабости великого человека?..
По приезде в Тифлис я прежде всего отправился к Потоцкому узнать, как все это случилось. Он весьма подробно рассказал мне сначала о том, как князь Михаил Семенович, серьезно заинтересованный моей запиской о проложении через Хевсурию военной дороги на Аргун, невзирая на возражения самого начальника главного штаба, что это дело и бесполезное, и едва ли даже удобоисполнимое, приказал спросить мнение генерала Шварца и на него же возложил уладить мои отношения с новым окружным начальником, ибо князь считает-де мое пребывание в округе весьма полезным и желал бы, чтоб оно было как можно продолжительнее (вот и разгадка участия генерала Шварца), что полученным от Шварца уклончивым ответом князь остался недоволен и, оставив переписку эту у себя, собирается сделать какие-то особые распоряжения. Зная все это, Потоцкий счел уместным показать князю мое письмо, заключавшее в себе, кроме подробностей поездки в Закаталы, совершенно новое, князю совсем неизвестное обстоятельство о следствии по поводу растраченных умершим Челокаевым денег и стараниях впутать меня в это дело; наконец, весьма интересное описание похождений пшавца, проникнувшего так далеко в неприятельскую сторону и видевшего даже Ведень, о котором до сих пор имелось вообще весьма мало сведений. Князь с большим удовольствием прослушал письмо, хвалил сжатость слога, о следствии хотел узнать подробнее через начальника гражданского управления, а меня приказал вытребовать. Кроме этого, Потоцкий еще предупредил меня, что князь не желает пока оглашать ни того, что он читал мое письмо, ни того, что вытребовал меня с двумя горцами к себе, и что поэтому мы будем представлены князю им, Потоцким, рано утром, когда во дворце еще никого нет, для чего к семи часам мы должны были явиться к Потоцкому.
На другое утро часу в восьмом Потоцкий повел нас во дворец; мы прошли не по парадной лестнице, а через сад и очутились в спальне князя, который только что оделся и что-то говорил со своим камердинером Джовани. Меня князь встретил по обыкновению весьма любезно, затем через меня же стал расспрашивать горцев, особенно о положении Веденя и настроении чеченцев, наконец, и о том, какое влияние имело взятие неприступной шамилевской крепости Салты? Мой пшавец действительно не ударил лицом в грязь и отвечал так, что мне оставалось только удивляться его дипломатическим способностям. Князь по этому поводу что-то сказал Потоцкому по-английски, поблагодарил горцев за их сведения, тут же из своего туалетного столика вынул две пачки по десяти серебряных рублей и отдал каждому, а меня пригласил обедать. Вышли мы опять через сад; горцы отправились шляться по базару и удивляться (кистин первый раз был в Тифлисе) этому, на их взгляд, чуду, а я поехал представляться начальству.
Губернатор генерал-майор Ермолов, не успел я разинуть рта и произнести половину пресловутой фразы «ваше превосходительство, честь имею явиться, помощник» и т. д., разразился громом и молнией в присутствии разных стоявших тут же в зале просителей обоего пола и разного звания. «Как вы смели уехать из округа, когда я послал туда чиновника производить над вами следствие? Кто вам разрешил? Я вас с жандармом вышлю обратно сейчас же!» (при словах над вами следствие большинство присутствующих с каким-то особым выражением глаз обратилось ко мне, юноше, как-то мало похожему на подследственного чиновника). Только что я произнес: «Я прибыл по приказанию князя», – новый взрыв богатырского крика звонким командирским голосом раздался по залу: «Какого князя? Вы еще смеете рассуждать» и т. д., и т. д. Отпустив поочередно всех трепетавших просителей, обращаясь к каждому со стереотипной фразой «я прикажу ваше дело разобрать», его превосходительство подошел ко мне: «Какой князь, говорите вы, вас вытребовал?» – «Князь Михаил Семенович Воронцов, ваше превосходительство, наместник кавказский, предписал окружному начальнику выслать меня по службе в Тифлис, а иначе как же бы я уехал». – «Гм, сам наместник; какие же это у вас отношения служебные с князем?» – «Не знаю, я еще не представлялся его светлости». – «Хорошо-с, извольте идти; я узнаю, в чем дело».
Живо помню эту комическую сцену и еще более комическую, когда часа в четыре в тот же день я был вытребован к тому же свирепому губернатору, и войдя в его кабинет, был встречен словами: «Я справлялся, действительно князь Михаил Семенович приказал вас вытребовать, кажется, по каким-то делам военного ведомства. А что там делает мой чиновник Шпанов?» – «Приступил, говорю, к следствию». – «Как же это вы, молодой человек, размотали казенные деньги, да еще скрыли все и не донесли своевременно?» – «Я никаких денег не разматывал, никогда их не получал и отвечать за них не обязан, все это обнаружится следствием; а что я, вступив в управление округом после смерти князя Челокаева, не донес о недостатке, то это правда, и по закону я виноват; но сделал это потому-то и потому-то» (объяснил я ему подробно). – «Как же мне доложили, что вы размотали несколько тысяч рублей?» – «Не знаю, как вашему превосходительству доложили, но, во-первых, всего недостает около двух тысяч, и все это деньги, следуемые в жалованье служившим в окружном управлении лицам, в том числе и мне; во-вторых, я не мог размотать того, что ко мне никогда в руки не попадало; окружной начальник лично получал высылаемые из казначейства деньги, сам их раздавал, это известно всем; как же я мог их размотать?» – «Ну, очень рад, если так, я обращу внимание на это дело». Я откланялся.
