Проводив г-на Броссе в Тифлис, я там через него познакомился с H. В. Ханыковым, известным нашим ориенталистом, бывшим тогда правителем дипломатической канцелярии князя Воронцова. Ханыков изумлялся моему знанию грузинского языка и оказал мне искреннее расположение, еще более усилившееся впоследствии, когда я опять как-то встретился с ним в Тифлисе и заговорил с ним по-татарски.
XXI.
Расставался я с Тионетами в очень грустном настроении: безызвестное будущее не рисовало мне ничего особенно хорошего. Неудовольствие князя Воронцова за оставление службы в округе было более чем вероятно, а за этим неудовольствием, само собой, следовало бы полуравнодушное, полупрезрительное отношение всех прочих властей… Но еще грустнее было мне покидать места, в которых протекли несколько лет самой пылкой, увлекающейся юности. Сколько поэзии в окружающей дико-грозной природе и таковых же населяющих ее людях! Сколько сильных ощущений в этих постоянных опасностях, в этой борьбе с бурными потоками, со снежными лавинами, с тропками над бездной, под нависшими скалами! Постоянно вооруженный, ежедневно на коне, скачка, джигитовка, стрельба в цель, отрубание кинжалом с одного взмаха бараньих и коровьих голов, что считалось своего рода удальством, значительный успех, достигнутый мной во всех этого рода упражнениях и ставивший меня при удовлетворительном знании грузинского языка в весьма заметное положение среди всего местного населения – все это не могло не привязывать к месту.
Вот уже тридцать лет прошло с тех пор, как я уезжал из Тионет, но и до сих пор воспоминания об этом крае сохранились в полной силе, и какое-то тоскливое чувство, eine gewisse Sehnsucht, тянет меня хоть бы раз еще взглянуть на эти снежные вершины, послушать этот рев Аргуна, проследить за бесстрашным всадником, несущимся во всю прыть по тропинке над бездной, вниз по круче в 50 градусов уклона!..
Пока перейду к рассказу о дальнейших моих личных похождениях, считаю не лишним сделать краткий очерк племен, населяющих Тионетский округ. Я уверен, читатель не посетует на меня за это. Тушины, пшавы и хевсуры, особенно последние, – нечто чрезвычайно оригинальное. Забившись в свои горные трущобы, оградившись ими, как китайской стеной, они вот уже сколько столетий не меняют ничего в формах своей жизни: костюм, вооружение, верование, обычаи, язык – одним словом, и важнейшие, и самые мелочные стороны их быта, как святыня, хранятся и исполняются педантически, переходя из рода в род. Так было в мое время, и я сомневаюсь, чтобы что-нибудь изменилось и теперь.
Население округа состоит, во-первых, из тушин, занимающих ущелье Андийского Койсу и частью верховья Алазани, но зимой большинство спускаются из своих заносимых снегом трущоб на Алванское поле – благодатную долину в Верхней Кахетии, где у них построены отличные дома; во-вторых, из хевсур, населяющих ущелья Хевсурской Арагвы и ее притоков по южному склону Главного хребта, по реке Аргуну с притоками и реке Ассе на северном склоне хребта; в-третьих, из пшавцев, живущих по верховьям рек Иоры и Пшавской Арагвы до самого подножия хребта по его южному склону; наконец, в-четвертых, из части грузин с присоединившимися к ним выходцами из Пшавии, Хевсурии и Кистетии, занимающих прекрасные плодородные долины Тионетскую и Эрцойскую по среднему течению той же реки Иоры.
Наблюдая и изучая эти четыре группы населения округа, я более всего обращал внимание на хевсур, возбуждающих особенное любопытство крайней оригинальностью своих нравов и обычаев. У них все на свой, особенный лад – от костюма и вооружения, им одним только свойственных, до последних мелочей домашней обстановки. Но изучение их, да, впрочем, и всех азиатцев, затрудняется их недоверчивостью ко всякому иноземцу; стоит спросить самую простейшую вещь, хоть бы, например, на который день принято у них хоронить покойников, чтоб уже возбудилось подозрение, и ответ последует стереотипный: «Тебе на что?» – «Пожалуйста, скажи», – пристанешь, бывало. «Дэхсен, кацо» (отстань, человек), – и отойдет в сторону. Приходилось пускать в ход разные хитрости, косвенные подходы, многое узнавать от их соседей – пшавов и грузин; большую помощь в этом отношении оказал мне один священник в Хевсурии, из имеретинцев, имя коего, к крайнему сожалению, я теперь забыл.
Хевсуры говорят вообще древним грузинским языком, но все, живущие по северному склону Главного хребта, употребляют между собой кистинский (чеченский). Местность Хевсурии представляет картину дикой, грозной природы, изредка разнообразимой хорошими горными пастбищами; ревущие потоки, нависшие скалы вполне гармонируют с закоптелыми каменными башнями и саклями деревень: все сурово, мрачно; и природа, и люди как будто не допускают даже мысли об улыбках, о веселье…
Земель, удобных для хлебопашества, весьма мало. Смотря на маленькие клочки пашен, разбросанные между скал, не хочется верить, чтобы человек мог на такую высокую крутизну взобраться с сохой и парой быков для посева нескольких зерен ячменя. Хевсур, отправляясь пахать, гонит пару малорослых бычков и несет на спине бурдюк с водой, чтобы в полдень напоить там скотину. Чтобы судить о размерах этих пахотных полей, приведу грузинский анекдот: один горец пришел на свою пашню для посева, сняв с себя мокрую бурку, он разостлал ее на земле, а сам отправился к ближайшему роднику напиться; возвращается, ищет свое поле – что за притча? Поле исчезло! Горец во все стороны кидается – нет поля… Вполне убежденный в действии нечистой силы, он решается бежать домой, схватывает бурку – поле оказывается под нею!..
Дрова добываются в верховьях ущелий, тоже с большим трудом, и перевозятся на катерах (мулах), ослах и женских спинах. Кроме того, на вершинах гор есть растение, вроде тонких корней, именуемое дэка, употребляемое на топливо, но оно дает слабый огонь и сильно дымит.
В Арагве и Аргуне есть много форели и лососины, но хевсуры до них не охотники. Они также не употребляют в пищу зайцев, птиц и яиц. В Хевсурии водятся в большом количестве куницы и дикие горные козы (псити), а изредка встречаются волки, лисицы и дикие черные кошки. Туры живут на самых снежных вершинах хребта, с неразлучными своими товарищами – горными индейками (шуртхи). Удивительна прихоть природы: эти два совершенно различных животных как бы созданы друг для друга. Шуртхи занимаются целое лето приготовлением в одном месте мха, а туры зимой, оставаясь почти неподвижно лежащими против ветра, питаются заготовленным мхом, кормя в то же время своими извержениями прячущуюся от холода под туров птицу. Близ селения Хахмат, у подножия хребта на южной стороне, есть источники минеральных вод.
О времени поселения и происхождении хевсур у них сохранилось странное предание. Первым родоначальником своим они признают некоего Гуданели. Он был крестьянином какого-то кахетинского помещика и, избегая наказания за неизвестное преступление, скрылся в пшавское селение Апшо. Здесь родился у него сын. Молодой Гуданели, любя охоту, в одно время отправился в горы, где убил незнакомое животное, такое жирное, что оно родило в старике Гуданели предположение о плодородности места, в котором обитало это животное
[5]. Чтобы вернее убедиться в этом, он отправил туда со сыном своим для посева горсть пшеницы в маленьком котелке и после собрал целую гуду (кожаная торба). От этого и место названо Гудани, а переселенцы гуданели. Здесь родились у Гуданели еще два сына: Арабули и Чинчара, от которых произошли 320 домов арабули и 210 домов чинчараули. Все они составляют до 35 селений, из коих главное – Гудани, на берегу Арагвы, известное по большему капищу гуданис-джвари, весьма ими уважаемому. В числе после переселившихся в Хевсурию считают еще кистин, осетин, мтиульцев и даже евреев. Рассказывают, что однажды царица Тамара, посещая Хевсурию, привезла с собой одного еврея, который, заболев, остался здесь, женился, и от него произошла целая деревня Бисо.
