ПЕСНЬ II
Через вершину горы Качу-мта переходят многочисленные войска Нунцала (аварский хан).
Они, раскинув стан свой на Гозовской равнине, превратили ее в запруженную реку.
Цовец, Давдрих Анта, не замедлил явиться к Нунцалу.
Этот велел поставить пред ним золотой поднос с кониной,
Сверху лежал ножик с насечкой и черенком из каменного угля.
Он ел и не насыщался (т. е. не чувствовал отвращения), потому что свыше ждал божеской помощи.
Сведал об этом Итабанул (имя наездника), тотчас подковал своего серого (коня).
К рассвету он уже был в Гремах у царя Леона.
«Леон, царь наш! пошли к нам в помощь войско».
Леон собрал войско в числе тысячи всадников.
Зажгли ночные факелы и в темноте проехали далекий путь.
Они проходят уже через гору Накавеча.
Боже, пошли нам свое благословение!
Итабануры серый конь в Нокавечах пал бездыханен.
Около сидит хозяин и плачет над ним, как девушка.
Кто отважится пожертвовать собой, кто перейдет быструю реку Гиреви?
Вызвался молодец в синей рубашке.
Он должен быть из сынов, которого имя Андерах.
Сей перепрыгнул через быстрину реки на салгихурской лошади.
И макадауртским мечом порубил палатку Нунцала.
Жена Нунцала взрыдала: что сталось с моим возлюбленным?
Нунцал убит Андерахом, и тело его коршуны унесли в когтях своих.
Заплакали лезгинки: не возвратятся к нам мужья наши!
Что будем делать с конями их, которые рвутся на поводьях?
Иные говорят: крепко запрем их в конюшнях.
Другие: пустим в горы.
А третьи: наоборот, и сами сядем на них.
Пойдем в страну Тушетии и там выберем себе мужей!..
Для пояснения этой песни может служить следующее предание: аварский хан Нунцал вторгнулся однажды с многочисленным скопищем в Тушетию, чтобы поработить ее и обратить в магометанскую веру. До прибытия помощи от грузинского царя Леона, к которому был послан храбрец Итабунала, старшина тушинский Анта явился в лагерь Нунцала, уверял его в готовности тушин исполнить требуемое и для убеждения согласился есть конину. Между тем войско грузин успело перейти хребет, соединилось с тушинами, и лезгинская орда была разбита. В деревне Парсма хранится до сих пор небольшая пушка, отбитая, как говорят, у Нунцала.
В другой подобной битве, рассказывают, число убитых лезгин простиралось до 700, и тушины, отрезав им носы, отправили их к грузинскому царю Ираклию как трофей
[10].
Представив очерк трех племен, составляющих главное население Тионетского округа, мне остается сказать еще несколько слов о жителях Тионетской и Эрцойской долин.
Это большей частью коренные грузины, смешанные с переселенцами из разных горных обществ. Заселенные ими места по своей обширности и отличному качеству чернозема дают им средства исключительно заниматься хлебопашеством. Баранов имеют немногие, а более зажиточные держат довольно большие стада свиней, находящих изобильный корм в сплошных лесах, покрывающих все окрестные горы. Кроме того, многие имеют в Кахетии виноградники, но плохо обрабатываемые, они дают вино низшего сорта, обыкновенно истребляемое самими хозяевами, большими охотниками покутить. В образе жизни, вере и нравах этих поселян нет особенно резкой разницы от коренных грузин, и только близкое соседство Пшавии и Хевсурии да постоянные сношения и родственные связи с этими племенами были поводом, что сюда вкрались некоторые из их обычаев. Главные капища – Лашарис-джвари, Тамар-дедопали и Хахматис-джвари – пользуются полным уважением, к ним ездят на поклонение, приносят жертвы, с некоторым благоговением смотрят на фиглярство деканозов и в особенности кадагов, умеющих всегда извлечь пользу из легковерного народа (я встречал даже грузинок, старух, очень искусно разыгрывающих эту роль).
В окрестностях Тионет есть несколько развалин, к которым в известные дни собираются жители на богомолье для исполнения своих обетов, произносимых во время болезней и в других случаях, и главное, чтобы попировать. Здесь некоторые обходят кругом развалины, другие лежат, распростершись ниц у входа, иные обматывают все строение нитками, навешивают лоскутки тряпок или зажигают небольшие восковые свечки. Однако, несмотря на все эти полуязыческие затеи, они вообще набожны, часто посещают сельскую церковь и довольно строго соблюдают обряды православной веры.
В числе обычаев, обративших на себя мое внимание по своей оригинальности, упомяну следующие: весной, когда начинается запашка полей, каждым плугом, влекомым восемью (и более) парами буйволов, проводят одну борозду вскачь; достигнуть этого очень трудно: такое тяжелое, неповоротливое животное, как буйвол, заставить поскакать с плугом кажется почти невозможным, но погонщики, сидя на ярмах, начинают кричать, бить животных длинными хлыстами и доведут-таки до того, что весь длинный цуг пускается в галоп. Трудно смотреть на эту сцену бес смеха. Другой обычай – пахать дождь. В долгую засуху толпа девок впрягается в плуг, втаскивает его в реку Иору, волочит по воде взад и вперед, после отправляется к церковной ограде, обедает, поет, пляшет, без всякого вмешательства мужчин, расходится по домам в полной надежде на дождь.
Большинство населения этих долин зажиточно; хорошие урожаи хлеба, обилие пастбищ и сена, удобный сбыт всех произведений и дров, особенно после разработки дороги к Тифлису, о чем я уже рассказывал, дают все средства для безбедного существования. Здоровый климат, простор, отличная вода, быстрая освежающая река Иора делают эти места одними из самых здоровых и приятных за Кавказом. В последнее время округ преобразован в Тионетский уезд, и Тионеты ныне уездный город Тифлисской губернии.
XXIV.
Возвращаюсь к моим личным похождениям после полученного от тифлисского губернатора разрешения об увольнении меня по прошению от должности помощника тушино-пшаво-хевсурского окружного начальника.
Цель моего гонителя Левана Челокаева была достигнута: я уходил из округа, освобождал его от неприятного присутствия человека, стеснявшего свободу его действий, парализовавшего, так сказать, его единовластие, и давал ему возможность назначить на мое место кого-нибудь из князей, ближайших родственников, не рассуждающих, молчаливо довольствующихся синекурой… казалось, ему на радостях следовало бы уже скорее спровадить меня из Тионет. Не тут-то было, начались придирки по сдаче нескольких бывших у меня на руках дел и бумаг: то не доставало общей описи, то опять частных описей, то не пронумеровано, то не скреплено по листам, тут не отмечено, там не пришито – одним словом, его кабинет-секретарь разыгрывал такие вариации на тему канцелярского крючкотворства, что вся моя нервная система была приведена в судорожное движение. А между тем делались и другие разные мелочные прижимки, вроде застращивания моего Давыда, что если он поедет со мной, то будет подвержен жесточайшим гонениям, а через старшину было приказано не допустить меня до найма арбы для отвоза вещей до Тифлиса… Приходилось уехать одному верхом, бросить все свои пожитки в Тионетах и в Тифлисе затеять жалобу. Я, однако, скрыл кипевшее во мне негодование, старался показывать равнодушный вид и добивался только одного – как бы, наконец, получить квитанцию, без которой нельзя было выехать, не рискуя быть вытребованным назад… Не помню, сколько дней пытка эта продолжалась, однако в один прекрасный день я-таки вышел из канцелярской лачуги с драгоценным документом, гласившим, что: «Все находившиеся у уволенного от должности помощника такого-то дела и прочее на законном основании им сданы, и к выезду его препятствий не имеется».
