Мой рассказ исподволь принимал все бо́льшие и бо́льшие размеры, так что, не ограничиваясь одним путешествием, я коснулся и всей своей службы в Тионетском округе, отношений к Левану Челокаеву и прочего. «Однако, – сказал Эристов, – должен вам заметить, что вы поступили уж слишком наивно и опрометчиво, сунувшись со своей запиской прямо к главнокомандующему; следовало начать снизу, от столоначальника к начальнику отделения и так далее, тогда вы никого бы не обидели, не возбудили бы ничьей враждебности, и все дело могло бы принять совсем другой оборот». Этого замечания не сделал даже и сам многоопытный покойник Потоцкий. Могло ли мне прийти в голову, что я кого-нибудь обижаю!.. С годами пришлось мне вполне убедиться в верности замечания князя Эристова. Редкое дело, начатое не с самого низу, оканчивается успешно: самый незаметный человечек подставит ножку и весь ход, по-видимому благоприятнейший, затормозится…
– Что же вы намерены теперь делать? – спросил князь Захарий.
– Да сам не знаю; думаю даже на последнее средство решиться, поступить юнкером в полк.
– Ну, это едва ли расчет: отказаться от двух чинов и в 24 года начинать с нижнего звания, привыкать к казарме и солдатской каше – это не так легко. А вот не хотите ли служить в Джаробелоканском округе? Начальником всей Лезгинской линии, которому подчиняется и округ, назначается генерал-майор Чиляев, а вскоре и я, кажется, приеду туда начальником округа; по крайней мере этого желает князь Михаил Семенович. Там дела идут весьма скверно, беспорядки, разбои; там нужнее энергичные, деятельные люди, чем в Тушинском округе, где даже и Леван Челокаев может управлять.
– Очень благодарен вашему сиятельству за лестное предложение, но как же я могу попасть в округ, какую должность могу получить и согласится ли князь на мое назначение, после того как я против его желания оставил Тушинский округ?
– Что касается последнего обстоятельства, то не беспокойтесь, – возразил Эристов; я берусь доложить князю, что в Белоканском округе вы будете еще полезнее; а насчет назначения сходите завтра же к генералу Чиляеву, представьтесь ему, скажите, что я вас прислал, и полагаю, он примет вас с удовольствием, а от него заверните ко мне рассказать о результате.
Поблагодарив князя Эристова за такое внимание, я раскланялся и ушел. И площадь, и дома, и люди, и даже серое небо показались мне в каком-то другом, приветливом виде! Час тому назад, упавший духом, не знавший, что с собою предпринять, я нечаянно-негаданно очутился в положении, полном надежд; воображение пошло уже разыгрываться.
Я поспешил на квартиру, поделиться приятным известием со своим Давыдом, не покинувшим меня при отъезде из Тионет, и с нетерпением стал ожидать другого дня.
Борис Гаврилович Чиляев, командир Тифлисского егерского полка, недавно произведенный в генерал-майоры, прибыл в Тифлис, ожидая возвращения главнокомандующего и окончательного назначения начальником всей Лезгинской линии на место генерала Шварца, переведенного в Георгиевск командующим Девятнадцатой пехотной дивизией. Генералу Чиляеву я был отчасти знаком по посещению его в Царских Колодцах при проезде в Закаталы, о чем я уже рассказывал. Он был прекрасный, честный человек, оставивший по себе в Тифлисе, где он одно время был полицеймейстером, самую лучшую память.
Часов в одиннадцать другого дня я явился к нему, застав у него Михаила Егоровича Чиляева, его племянника, тогда молодого чиновника, недавно окончившего училище правоведения, состоявшего при наместнике по особым поручениям и несколько раз видевшего меня за обедами и на вечерах у князя (впоследствии тайный советник, начальник Кавказского таможенного округа, недавно скончавшийся). После обычной фразы: «Честь имею представиться вашему превосходительству, губернский секретарь З.» Борис Гаврилович очень любезно вспомнил о моем посещении его в Царских Колодцах, прибавив, что слышал о моем путешествии с В., и спросил, чем может мне служить. Я объяснил, что являюсь по предложению князя Захария Эристова и с просьбой дать мне назначение в Белоканском округе. «Я пока еще не официальный начальник линии и потому назначений сам делать не могу, но с удовольствием доложу князю Василию Осиповичу Бебутову (тогда начальнику всего гражданского за Кавказом управления) и буду просить, чтобы вас назначили приставом в Элисуйское владение, где, как мне известно, теперь вакансия. Там разбои и всякие беспорядки так усилились, что требуются самые энергичные меры. Если вы думаете, что можете взять на себя эту обязанность, сопряженную отчасти с опасностями, то подайте мне докладную записку, я представлю начальству». Я поблагодарил за лестное предложение, обещал употребить все возможное, чтобы оправдать назначение, и прибавил, что от опасностей не бегаю. Михаил Егорович что-то замолвил при этом случае в мою пользу, и затем я откланялся, поспешил к князю Эристову, чтобы передать ему результат представления моего Чиляеву. Он был очень доволен, что начатое им дело сладится, много говорил о своих предположениях по управлению округов, давал мне различные наставления, уже даже в форме приказаний и прочее.
На следующий день представил я генералу Чиляеву докладную записку и стал ожидать своего назначения.
Так вот куда судьба меня бросала – с крайнего левого, на крайний правый фланг Лезгинской линии; из относительно мирного, мало обращавшего на себя внимание властей угла в край, взволнованный изменой Даниель-бека и в течение четырех лет обратившийся в новый театр военных действий. Совершавшиеся здесь происшествия тем более обращали на себя внимание, что происходили в ближайшем соседстве с Грузией – с одной и с мусульманскими провинциями Шемахинской губернии – с другой стороны; да и были они большей частью нешуточные. Так, в 1847 году бежавший султан со значительной партией горцев напал на Ках, местопребывание элисуйского пристава, захватил бывшего в этой должности чиновника Мелешко со всем его штатом и тут же казнил его; все разграбил, собрал с жителей большую контрибуцию и безнаказанно отступил в горы. Очевидно, что мне предстояли немалые опасности, но я тогда о них меньше всего думал, или даже напротив, в предвидении их еще более был доволен предстоявшим назначением: воображение рисовало мне тревоги, стрельбу, резню, удовлетворение обуявших меня воинственных инстинктов – одним словом, ту дикую, чисто кавказскую поэзию, которая до шестидесятых годов составляла какую-то манию для большинства молодежи, попадавшей туда на службу. Воспевали эту поэзию и Марлинский, и Лермонтов, и граф Л. Толстой, представивший замечательно верные типы этого направления в своих талантливых рассказах (см. «Набег», «Рубка леса»).
Мое назначение недолго заставило себя ожидать. Князь Бебутов по ходатайству генерала Чиляева утвердил меня в должности элисуйского пристава; дали знать об этом в Закаталы, снабдили меня подорожной и прогонами и приказали отправляться. Возвратившемуся между тем в Тифлис наместнику было об этом тоже доложено, и, вероятно, благодаря вмешательству князя Эристова князь Михаил Семенович не только не выразил какого-либо неудовольствия, но когда я представлялся по случаю выезда, принял меня очень ласково, выразил уверенность, что я и на новом месте с такой же пользой буду служить и что он надеется будущим летом увидеться со мной в Элису. Впрочем, в этот раз никакого приглашения к обеду или на обыкновенный танцевальный вечер по понедельникам я не получил, чего я не мог не принять за знак уменьшившегося расположения ко мне.
