Переименование мое возбудило всеобщее удивление. Известно, что гражданский чиновник, хотя бы и действительный статский советник, вступает в военную службу или прежним военным чином, если уже служил в войсках, или юнкером; а тут прямо из гражданских чиновников в офицеры и кого же? – какого-то совсем малоизвестного, без громкого имени, не состоящего при главнокомандующем господина… И действительно, не будь в этом случае исключительно настойчивого ходатайства князя Михаила Семеновича, такое переименование было вещью немыслимой. Через много лет после этого мне удалось разыскать в архиве Военного министерства переписку о моем переименовании, и тут только я уяснил себе, как все это произошло. Князь Воронцов, проехав, как сказано выше, по Лезгинской линии в Шемахинскую губернию, отправился оттуда в Кисловодск – обычное пребывание летом. Отсюда уже, без сомнения по памятной заметке Ильи Орбельяни, 14 июня князь писал военному министру князю Чернышеву письмо, в котором говорил, «что элисуйский пристав весьма часто должен собирать милицию, участвовать с нею в военных действиях и вообще делать по военным обстоятельствам края распоряжения, могущие быть успешно выполненными только лицами, носящими военное звание; что должность эту занимает ныне (т. е. в 1849 году) губернский секретарь З., который известен мне по отличной службе, распорядительности и храбрости, оказанной им в Тушетии при отражении набегов дидойцев, за что он и получил в 1846 году Георгиевский крест; что, наконец, желая оставить именно сего чиновника на занимаемой ныне должности, просит исходатайствовать высочайшее соизволение на переименование в корнеты с состоянием по кавалерии». Вследствие этого последовал 9 июля доклад военного министра государю, в котором было сказано, что по существующим узаконениям губернский секретарь З. никакого права на переименование не имеет, но удовлетворение ходатайства князя Воронцова, в уважение заслуг сего чиновника, зависит единственно от высочайшего соизволения. На докладе в Варшаве, где государь тогда находился, последовала резолюция, подписанная графом Адлербергом 15 июля: «Высочайше повелено исполнить».
Таким-то образом превратился я окончательно в военного офицера. Очень хотелось мне поскорее нарядиться в военный сюртук; ротный командир предложил своего солдата-портного к моим услугам, но материалов в Элису, понятно, никаких достать нельзя было. В Нухе, говорили, можно было найти все необходимое, и я решился немедленно съездить туда, и кстати, посмотреть город – для меня же увидеть какое-нибудь новое место искони было одним из наибольших удовольствий. Но время было такое тревожное, слухи о качагах и неприятельских партиях, «намеревающихся вторгнуться в наши пределы» (как писалось в официальных бумагах), так настойчивы, что уехать, да еще без разрешения, я не мог. Я уже собирался писать окружному начальнику и просить дозволения отлучиться дня на два, как вдруг, совершенно неожиданно, через нарочного получил известие, что князь Эристов с отрядом двигается к Элису и к вечеру будет у меня. Сделав все распоряжения к приему гостей, я выехал навстречу и в нескольких верстах за Кахом действительно встретил шесть рот грузинских гренадеров с двумя горными орудиями и полусотню казаков, двигавшихся под начальством полкового командира Дебу; при них ехал и мой окружной начальник князь Эристов. Приняв от меня рапорт «о благополучии», его сиятельство не выдержал, чтобы в присутствии офицеров отряда не показать своей начальнической власти и тут же распек меня «на все корки».
«Вы-де теперь хотя и военный офицер, но должны знать, что занимаете гражданскую должность и эта часть составляет главнейшую вашу обязанность; между тем вы больше времени употребляете на бесплодные гонения за шайками и прочее», – тут же оборвал он меня, и за критику действий генерала Шварца по взысканию доходов с имений султана, высказав ту нелепость, о которой я уже упоминал выше, что генерал-лейтенант – третье лицо в государстве, а прапорщик – последнее и не смеет судить о действиях первого.
Дебу, по-видимому, желал загладить неприятность, сделанную мне взбалмошным Эристовым, и стал меня поздравлять с чином, прибавив, что теперь я, вероятно, брошу статскую службу и совсем перейду в военные, что-де прямее ведет к цели. Поблагодарил я его очень и за это, и за сообщение с нарочным известия о переименовании, и мы тронулись через аул к укреплению.
Не прошло пяти минут, Эристов как бы забыл уже о встрече и распекании, начал шутить, спрашивал, почему я не в военной форме, а в «дурацкой чухе», и т. п. Я воспользовался этим и получил разрешение съездить через несколько дней в Нуху за покупками, если не будет каких-нибудь особенных препятствий.
По прибытии к укреплению отряд расположился вблизи, на поляне, а Дебу и Эристов поместились у меня. Цель их движения была предупредить неприятеля, который, по полученным в Закаталах сведениям, собирался значительной партией напасть на какой-то пункт между Элису и Нухой, и мне приказали тотчас же послать нарочного по этому направлению предупредить жителей и начальство Нухинского уезда, дабы при появлении неприятеля или получении верных известий о его приближении немедленно дали знать в Элису, и тогда отряд поспешит к угрожаемому пункту. Покончив с этим служебным делом, Дебу и Эристов, не теряя золотого времени, приказали поставить стол, подать карты и с двумя готовыми партнерами, прибывшими в их свите, засели за ералаш с переговорами.
Прожив у меня два дня, в течение которых никаких тревожных известий ниоткуда получено не было, Дебу и Эристов с двумя ротами отправились обратно в Закаталы, а батальон с двумя орудиями остался при Элису до дальнейших распоряжений. На следующий день я поехал в Нуху.
XXX.
Вся дорога от Каха до города Нухи, верст двадцать пять, проходит по роскошной долине, вдоль лесистых отрогов хребта, среди густого населения, известного своей зажиточностью благодаря изобилию всяких произведений, особенно риса и шелка. Город очень живописно расположен при истоке небольшой горной речки; строения скрываются в густой зелени садов, изобилующих огромными ореховыми и тутовыми деревьями. Главная улица, тянущаяся в гору на расстоянии почти двух верст, оживлена множеством лавок и мастерских, в которых, по азиатскому обычаю, работы производятся открыто, нередко перед кучкой праздных зрителей. Я долго смотрел на проворную и довольно искусную работу вышивальщиков по сукну разноцветными шелками: из Нухи и выходят большей частью все эти чепраки, скатерти, туфли и т. п. вещи, в последнее время распространившиеся по России, впрочем, однообразие рисунка и безвкусие в подборе цветов лишают эти вещи возможности большого распространения, тем более что и цена их несоответственно высокая. Город известен еще своим шелковым производством, достигавшим тогда (в 1849 году) уже до 15 тысяч пудов в год; там была учреждена правительством шелкомотальная фабрика, от которой ожидались большие выгоды и польза в смысле усовершенствования и развития этого дела, но, как всякое казенное хозяйство, кончилось значительными дефицитами, злоупотреблениями заведовавших ею чиновников и закрытием фабрики на смех татарской публике.
На конце главной улицы, на возвышении, командующем всем городом, красуются старая крепость и бывший ханский дворец, образчик жилища восточного сибарита. Мраморные фонтаны, окруженные плакучими ивами, разноцветные стекла в узеньких окнах, двери и оконные рамы с резьбой, на каминах и карнизах лепные работы, потолки из кусочков зеркал – все в причудливо-оригинальном персидском вкусе, напоминали о роскоши нухинских ханов, бывших почти самостоятельными владыками этой богатой провинции (Шекинской). Вид из дворца на потонувший в зелени город, на торчавшие из-за деревьев верхушки мечетей очень хорош. Население города, кроме русских чиновников и гарнизона, состоит из татар, армян и части купцов персиян. Вода в городе прекрасная, фруктов бездна, и великолепных, особенно хороши инжир (фиги) и груши, достигают баснословного веса, до двух фунтов. Некоторые улицы вымощены, остальные усеяны мелким щебнем от природы и потому грязи в Нухе никогда не бывает – редкое и неоценимое достоинство, к сожалению, так мало встречающееся в русских городах. Вообще Нуха картинностью местоположения, относительной опрятностью, оживленностью, отсутствием удушливого жара, вечерним щелканьем и пересвистами множества соловьев по садам оставляет весьма приятное впечатление.
