Очутившись на другом берегу реки, покойный Иван Матвеевич Сусловский, добрейшая душа, но весьма ограниченный и слабый человек, долго не решался, что дальше предпринять, и помнил только, что начальник колонны князь Андроников сказал ему: на той стороне реки вы уже действуйте по своему усмотрению и соединитесь с главным отрядом или дождитесь моей переправы. Однако медлить было нельзя, солнце стало уже клониться к западу; решили идти вдоль течения реки к аулу, где рассчитывали найти генерала с войсками. Несколько горцев на благородной дистанции следили за нашим движением, и мы, пройдя верст шесть, услыхали впереди звуки ружейных выстрелов, а еще версты через три-четыре, поднявшись на возвышение, увидели пылавший аул и дымки выстрелов, вспыхивавших из-за горящих на плоских кровлях саклей кучек хворосту, заготовляемых горцами на зиму для топлива. Войска уже отступали от аула к переправе. Мы должны были ускорить шаг, чтобы скорее присоединиться к хвосту арьергарда и не дать времени горцам занять или разрушить переправу, что поставило бы нас в крайне скверное положение. Уже стало смеркаться, когда мы появились под самым аулом; моя команда тотчас была рассыпана по крайним саклям и завязала перестрелку с исподволь возвращавшимися в аул жителями, скрывшимися было в верховья крутой балки при взятии аула, а батальон пошел прямо к мостику, по которому могли проходить не более трех-четырех человек в ряд. Когда гренадеры перешли, наконец, все, тогда я собрал всю свою команду, бегом бросился к мосту и, ведя лишь одного раненого в руку донского казака, благополучно присоединился к своим. С четверть часа гренадеры еще потешались бесполезной тратой патронов, стреляя по одиночным горцам, показывавшимся из-за саклей, затем мы двинулись по дороге к лагерю, куда и прибыли уже довольно поздно, очень утомленные.
Князь Андроников со своей колонной, не помню уже каким способом, переправился где-то выше по реке и ночевал на той стороне. Следующий день он употребил на истребление ближайших к берегу засеянных полей и к вечеру возвратился в лагерь. За два дня, 20 и 21 июня, раненых набралось у нас человек до тридцати. Генерал Б. посетил всех, благодарил, обнадежил Георгиевскими крестами.
Между тем «лазутчики» все сновали в его палатку – очевидно, что-то предпринималось еще. Дня через три, кажется, отряд опять выступил двумя колоннами: одна пошла по течению реки, другая переправилась через мост у разоренного аула, прямо в гору на перевал; при этой колонне под начальством самого генерала следовал и я с партизанской командой. После чрезвычайно трудного, утомительного перехода по снегу, по камням и адским тропинкам мы поздним вечером только добрались до какого-то узкого ущелья, где и ночевали бивуаками и, невзирая на конец июня, мерзли жестоко. На другое утро, пройдя несколько верст и зажигая пустые аулы общества Канада, мы увидели большой аул, кажется Колоб, в который только что вошли грузинские милиционеры, бывшие в авангарде той, другой колонны, двинувшейся по реке, и уже успевшие поджечь несколько саклей. Жители, очевидно заранее предуведомленные нашими же лазутчиками, успели вывезти свои семейства, скот и почти все имущество дальше в трущобы; слабая попытка их отстаивать аул была отбита милиционерами и егерями, захватившими значок и несколько пленных. Рассыпавшиеся по саклям люди наши не нашли почти ничего, что стоило бы назвать добычей; найдено было несколько кувшинов и тазов красной меди, да несколько телят. Простояв у аула часу до четвертого в ожидании возвращения посланных к скрывавшимся жителям лазутчиков, коим поручено было передать воззвание, приглашавшее смириться, покориться, дать заложников и еще что-то в этом роде – на что последовал решительный отказ, отряд, соединившись в одну колонну, отступил по ущелью, истребляя по пути посевы, и невдалеке ночевал.
Всю ночь над ущельем носился густой дым пылавших аулов и зажженных костров, у которых люди жарили отбитых телят; было очень тепло, полная луна приветливо глядела на нас с высоты; несколько человек нас расположились на крыше какой-то сакли, и мы за чаем долго болтали, любовались живописной картиной и перекатами ревущей по камням Аварского Койсу.
В два или три перехода мы опять возвратились в лагерь на Тамалду, где на другой день отряд был построен на поляне; генерал Б. торжественно объезжал ряды, поздравлял с победой, самодовольно принимая громко раздававшееся «ура!»; затем было пропето «Отче наш», сыграли «Коль славен» и прошли церемониальным маршем.
Между тем запас продовольствия, особенно сухарей, почти истощился, и войска ждали с большим нетерпением возвращения давно отправленной в Закаталы колонны, имевшей конвоировать вьючный транспорт. День, назначенный для прибытия транспорта, миновал, но о нем не было ни слуху, ни духу; прождали еще два-три дня; сухари давно все исчезли, соли не было ни зерна, люди питались одним мясом и какой-то травой, имевшей острый вкус; появилось много больных дизентерией. У меня с Александровским тоже хлеба и соли давно не было, из всех запасов оставался чай, сахар и саго – так мы и проводили дни, то пили чай, то ели безвкуснейшую кашу из саго, с тех пор мне опротивевшую донельзя. В лагере стало как-то тихо и уныло, генерал Б. почти не показывался из палатки.
Наконец, должно быть, на пятый или шестой день томительного ожидания и совершенной неизвестности о судьбе колонны с транспортом явились опасения, не истреблена ли она неприятелем, и беспокойство заметно увеличилось… Часу в четвертом пополудни я смотрел на игравших у нас в палатке в ералаш Александровского, Коханова (Николай Семенович, тогда артиллерийский штабс-капитан, состоявший по особым поручениям при князе Воронцове, впоследствии известный начальник почтовой части на Кавказе), поправлявшегося от раны Кауфмана и не помню четвертого, вдруг явился ординарец звать меня к генералу; я надел шашку и отправился.
Вхожу, его превосходительство сидит на складном походном кресле, перед ним стакан пунша и раскрытый Жомини.
– Ваше превосходительство, имею честь явиться. Изволили требовать.
– Да-с, я хочу дать вам поручение; знаю вашу отвагу и находчивость, знаю, как вы по бревну переправили батальон, и вообще считаю вас за отличного офицера и прочее, и прочее, дам вам случай оказать важную услугу всему отряду и заслужить особую награду. Дело в том, что вот уже пять дней как майор Лыков должен был прибыть с транспортом продовольствия, но о нем нет никаких сведений; я посылал уже двух лазутчиков, ни один до сих пор не вернулся. Возьмите свою команду, выступите так, чтобы никто в лагере даже не знал об этом, и разыщите Лыкова с его колонной или узнайте, по крайней мере, о его судьбе; наконец, дойдите, если нужно, до самых Закатал или Лагодех, если туда удобнее окажется, и употребите все старание доставить поскорее транспорт с сухарями. Соблюдайте крайнюю осторожность, чтобы не наткнуться на засаду; заметив сильного неприятеля, старайтесь скрыться от него, обойти или отступить – одним словом, предоставляю вашему благоразумию и опытности пробраться и доставить нам скорее продовольствие или, по крайней мере, какие-нибудь сведения о Лыкове, за которого я, признаться, сильно опасаюсь. Постарайтесь сами найти дорогу, чтобы не брать лазутчика-проводника, которым я не доверяю. После пробития вечерней зари еще раз зайдите ко мне за окончательными приказаниями, а пока не говорите никому, даже из офицеров, ни слова.
