На другой день мы вместе с Гаджи-агой
[20] вышли на площадку перед саклей, занятой князем. Погода была великолепная, все вышли подышать воздухом, площадка была оживлена. Ту т были и разные командиры частей войск, и дербентский губернатор князь Александр Иванович Гагарин, и вся свита князя, в том числе князь Илико Орбельяни, который, увидев меня, сейчас же закидал меня по-грузински расспросами о нашем походе с Б., о происшествиях на линии, наконец, о моем собственном положении при Б. На последнее я ответил, что оно совершенно неопределенно, что я даже приблизительно не знаю, что мне дальше придется делать, и что я думаю проситься в какой-нибудь полк. «Постой, – сказал мне милый Илико, – я поговорю с князем М. З. Аргутинским (командующий войсками в Прикаспийском крае), и если он согласится взять тебя к себе, то лучшего уже ничего не выдумаешь, при нем можешь сделать карьеру как нигде, а между тем я тебя представлю князю Гагарину», – и тут же подвел меня к нему.
Александр Иванович Гагарин, долго бывший в Одессе адъютантом у князя Михаила Семеновича, пользовался его особым расположением; это был вполне джентльмен и по виду, и по манерам, и по характеру. Он очень любезно принял мое представление, расспрашивал о прежней службе, желал мне успеха у князя Аргутинского, наконец прибавил: «Если же вы там не пристроитесь и вообще не найдете ничего лучшего, то я с большим удовольствием готов вам предложить какое-либо место в моем, впрочем, весьма ограниченном районе».
В десять часов мы подошли к сакле князя; там был уже начальник главного штаба. Через несколько минут нас позвали. Князь сказал несколько слов о беспорядках, производимых шайками качагов на Лезгинской линии и в Нухинском уезде, и о помощи, оказываемой им населением аулов Горного Магала, спросил нас, как близко знакомых с местными обстоятельствами, что бы мы полагали полезным предпринять для прекращения такого нестерпимого положения дел? Я в таких случаях не отличался застенчивостью, даже думаю, напротив, я оказывался слишком, как бы выразиться, самонадеянным или дерзким, высказывая свои мнения с некоторой авторитетностью, не соответствовавшей моим юным летам, особенно юному прапорщичьему чину; очевидно, большинству начальства это не могло нравиться, и уже раз по поводу хевсурских дел было явно высказано нерасположение к моим попыткам вторгаться в область высших военных соображений… Я теперь, в зрелых летах, вполне сознаю неуместность и непрактичность таких откровенностей, такого недостатка скромности перед сильными мира сего… Не все смотрели на это так, как князь Михаил Семенович Воронцов. Он, великан, не мог и подумать, чтобы его самолюбие уязвлялось такими пигмеями; он никогда не простил бы, быть может, резкого изложения противоречивых взглядов какому-нибудь служебному тузу, мои же слова он выслушивал с неизменной своей улыбкой, с величавой снисходительностью, даже как бы с удовольствием, какое испытывает всякий пожилой, умный человек, слушая бойкого мальчика. Таким образом, в настоящем случае, когда вопрос князя коснулся предмета, мне близко знакомого, и когда я был твердо убежден в верности своих взглядов, готовый, что называется, из кожи лезть, чтобы доказать их пользу, я, не стесняясь, изложил мое мнение, прибавив, что и Гаджи-ага совершенно с этим согласен. Главная суть моего длинного доклада, сколько могу теперь вспомнить, заключалась в том, что никакие военно-полицейские меры к прекращению зла не помогут, потому что на стороне качагов все: и симпатии большинства населения, и страх перед ними и руководящей ими силой – в лице бывшего султана, и все местные условия; вход и выход на плоскость им совершенно открыт и облегчен полным содействием жителей аулов по Самуру – эти одни могли бы оказать главное содействие к прекращению вторжения шаек, но они не хотят, а отчасти и не могут, будучи открыты нападению шамилевских скопищ, без уверенности в своевременной помощи нашей. Я думал, что помочь может следующая мера: соединив все аулы Горного Магала в одно приставство, поручить управление ими одному лицу (подразумевал я, конечно, себя), обязанному лето и зиму оставаться среди них; для этого построить в Цахуре как центре укрепление на батальон пехоты и сотню казаков, которая бы состояла в распоряжении пристава; при нем же должны быть человек 25 конных всадников из туземцев, обеспеченных хорошим содержанием, для рассылок. Кроме того, следовало бы еще выше по Самуру, примерно близ Баш-Мухаха, возвести небольшой форт на одну роту, чтобы таким образом Цахур как центр, имея на своем правом фланге это укрепление и другое, строившееся ниже по течению у Лучека, на левом мог командовать над всем верхним течением реки, наблюдать за переправами и прикрыть плоскость от враждебных покушений. Против мелких шаек деятельный пристав с казачьей сотней, устраивая засады и секреты, мог бы тем более действовать с полным успехом, что местные жители под постоянным страхом наказания (для чего гарнизоны укреплений были бы вполне достаточны) поневоле должны были бы отказаться от содействия качагам и уже не могли бы ссылаться на свое слабое, беззащитное положение против партий Шамиля и Даниель-бека. Затем следовало бы строго и без дальних околичностей приводить в исполнение правило о взыскании с тех обществ, на земле коих случится происшествие, деньгами на удовлетворение ограбленных и на выкуп пленных. Я рассказывал тогда о моей борьбе с качагами в течение 1849 года, о бесплодности всех моих разъездов, ночных засад и рысканий по лесам, о притворной якобы покорности жителей нашим распоряжениям и вообще заключил, что без изложенных мер при всей готовности моей, хоть бы и с явной опасностью положить голову, наткнувшись когда-нибудь на засаду, никакой надежды на успех не имею, и тревожное положение на плоскости может продлиться надолго, принимая все более и более широкие размеры. Присутствовавший тут же князь Илья Орбельяни обращался по временам к Гаджи-аге, передавая ему мои слова, спрашивал, что он думает. Этот все подтверждал, прибавляя, что если сардарь прикажет, то он с радостью готов пожертвовать собой и умереть хоть сейчас, но что действительно без войска, без силы ничего нельзя сделать.
«Ну, спасибо тебе, любезный З., – сказал князь. – Посмотрим, что можно будет сделать; мы еще поговорим. Приходи сегодня обедать». И, подав нам обоим руки, отпустил.
В этот же день у князя происходили с начальником главного штаба и князем Аргутинским продолжительные совещания; в чем они заключались, что говорилось, на чем порешили, я не узнал, но через день князь с бывшими с ним войсками оставил Цахур и ушел вниз по Самуру к Ахтам; Фелькнеру и его ротам приказано было тем же путем возвратиться в Закаталы, a мне с Александровским отправиться назад туда же через Ках и Элису.
Слышал я после, что предполагалось ограничиться назначением для управления Горным Магалом полковника князя Спиридона Чавчавадзе (где, когда и чем заявил он свои способности, мне неизвестно), назначив в его распоряжение сотни две туземной милиции под командой ротмистра князя Евстафия Мачабелова. Для этого оба эти офицера были вытребованы к главнокомандующему в Дербент; но, кажется, и такая, весьма сомнительной пользы мера не была приведена в исполнение. Впоследствии же, года через три, как я уже упоминал, вынуждены были разорить все эти горные аулы и выселить их жителей на плоскость…
