Пропустив некоторое время, я, наконец, решился заговорить с князем о себе. Он был, видимо, как бы смущен, старался меня успокоить уверениями, что я-де ничего не потеряю, что действительно гнать Щ. без особенных причин не приходится, но что он может впоследствии дать ему другое хорошее назначение, а пока мне только важно получать определенное содержание и для этого нужно занять какое-нибудь штатное место и что, кстати, есть вакансия помощника кутаисского уездного начальника, которую он и предлагает мне принять временно, продолжая занятия по-прежнему лично при нем. Очень мне не понравился такой оборот моего дела. Все мои мечты о чисто военной службе, об аксельбантах, об участии в экспедициях и наградах разлетались прахом; я попадал опять в гражданскую, да еще и полицейскую категорию, в совершенно мирном крае, следовательно, еще более против моих желаний, чем на Лезгинской линии. Крайне огорченный таким исходом, я плохо скрыл свои мысли, однако отказаться прямо от предложения не мог. Куда деваться, особенно без всяких средств прожить время до новой службы? Единственный человек, на которого я после смерти Потоцкого и Эристова мог рассчитывать, был князь Илико Орбельяни, но оставить так внезапно и резко Кутаис, куда я попал при его посредстве, значило бы возбудить и его неудовольствие. Между тем со свойственным молодости легкомыслием я не терял надежды, что Гагарин и в самом деле вскоре найдет возможность пристроить Щ. на хорошее место и что мне стоит только подождать несколько месяцев. Таким образом, я согласился и вскоре был формальным образом назначен помощником уездного начальника, продолжая прежние занятия.
Еще в августе месяце ездил я с князем Гагариным в летнее пребывание владетельного князя Мингрелии Дадиана, где прогостили сутки. Княгиня Дадиан, Екатерина Александровна, родная сестра Нины Александровны Грибоедовой, была тогда женщина лет тридцати пяти, но еще очень красивая, величественная, в полном смысле слова belle femme; сам же князь Давыд – добрейший, флегматичный, ничем особенно не отличавшийся господин. Я заговорил с ним о покойном Потоцком, рассказав ему о моем с ним знакомстве; князь, в свою очередь, передал мне подробности его болезни и смерти и со слезами на глазах вспоминал о своем долголетнем искреннем друге, которого, к сожалению, мало знали, еще меньше-де понимали и напрасно порочили.
В подобных занятиях и поездках по ближайшим окрестностям проходило время до получения окончательного известия о дне приезда государя наследника.
Многие распоряжения по этому поводу были сделаны еще ранее, а теперь оставалось их завершить и проверить. Мы с князем Гагариным ездили раза два осматривать почтовую дорогу и станции до Сурамского перевала, особенно Белогорскую, где предполагался ночлег. В городе Кутаисе все хлопотало, чистилось и убиралось. Князья и почетные жители были приглашены образовать верхами конвои на каждой станции. Лошадей выставляли наемных от молоканских и духоборских поселений и немецких колоний, для которых заготовлялся везде фураж; непривычных лошадей приходилось приучать к дышловой упряжке и т. п. Одним словом, заботы и суеты было много. Для наблюдения, все ли приводится в исполнение, я был несколько раз посылаем по тракту предстоявшего проезда.
Наконец, наступил день, назначенный нам для встречи наследника цесаревича на границе Кутаисской губернии с Горийским уездом Тифлисской губернии. Мы выехали с князем Гагариным вдвоем в его экипаже, еще раз все подробно осмотрели по дороге и за несколько часов до приезда высокого посетителя приехали к Сурамскому перевалу, где и расположились ожидать. Между прочим, князь Гагарин приказал мне со встречи уже ехать все время верхом у экипажа его высочества, чтобы наблюдать за порядком всего кортежа, за конвоями, прискакивать несколькими минутами раньше к станции, чтобы лошади были выведены и т. п.
Часу в пятом пополудни показался поезд от Сурама. Государь наследник сидел в коляске с князем Василием Осиповичем Бебутовым, начальник главного штаба П. Е. Коцебу с графом А. В. Адлербергом, лейб-медик Енохин с графом Ламбертом, затем далее целый ряд экипажей со свитой, телеги с фельдъегерями, магазейн-вахтерами, писарями и прочими. Его высочество, в цвете лет и здоровья, в кавказской форме своего Эриванского карабинерного полка, в папахе, по-видимому был в прекрасном расположении духа. Приняв от князя Гагарина почетный рапорт о благополучии губернии, изволил поговорить с ним несколько минут, полюбовался прелестным видом на расстилавшееся перед нами ущелье и приказал трогаться дальше. После продолжительного крутого спуска пошла более ровная дорога, раздалось «пошел», и все понеслось. Я верхом, в полной форме, при шашке (драгунской формы, тогда общей для всей Кавказской армии), колотившей меня немилосердно эфесом по боку, у самых дверец переднего экипажа.
Остановившись у Мелитской станции, наследник цесаревич обратился к выстроенному вдоль дороги конвою, состоявшему человек из полутораста имеретинских князей и дворян в их оригинальных костюмах, с блинчиками (папанаки) вместо шапок на кудрявых головах, в блестящем вооружении, на отличных маленьких лошадках, со следующими словами: «Очень рад вас видеть, господа, Государь Император приказал мне передать вам его спасибо за вашу верную молодецкую службу». Я оглянулся, вижу, что никто им не переводит сказанных слов, и громко, внятно передал им всю фразу по-грузински. Князь Бебутов одобрительно мне улыбнулся и что-то стал докладывать его высочеству.
Между тем лошади были перепряжены, я вскочил на коня, приказал казакам ехать впереди, конвою за ними, и поскакали дальше. Было почти уже темно, когда подъехали к Белогорской станции. Опять то же приветствие выстроившемуся новому конвою, переведенное мною же. Когда подъехали прочие, немного отставшие экипажи, был подан обед, а я, весьма утомленный, забрался в комнату постового казачьего офицера, приготовленную для ночлега князя Гагарина, и засел за чай.
После обеда его высочество изволил выйти на обширный двор станции с князем А. И. Барятинским (тогда еще генерал-майором, командиром Кавказской гренадерской бригады) и долго с ним прогуливался. У ворот в карауле стояли несколько вооруженных туземцев; к ним подошел цесаревич, осматривал их оружие, вышитые серебром шапочки и сделал им через меня несколько вопросов. Вскоре затем князь Гагарин зашел в отведенную ему комнату, где и застал меня за пятым, кажется, стаканом чаю. «Ну-с, до сих пор слава Богу все идет хорошо, – сказал он довольным тоном. – Его высочество очень весел, доволен и благодарил меня за обед; но вот сообщу и вам приятную новость: за обедом государь наследник спросил меня, «кто это у вас молодой офицер, так хорошо владеющий грузинским языком?». Я назвал вас, а князь Бебутов прибавил: этот молодой человек, пробыв несколько месяцев на Лезгинской линии, также отлично выучился по-татарски. «Да, – изволил сказать его высочество, – если бы нам побольше таких молодых офицеров на Кавказе, польза была бы большая; их нужно поощрять». Само собой, я был очень обрадован такому лестному вниманию, вспомнив при этом, что то же самое сказал обо мне уже и князь М. С. Воронцов генералу Чиляеву при проезде в 1849 году через Элису.
Просидев с полчаса за трубкой, князь Гагарин возвратился в покои его высочества, где была составлена партия в вист, сказав мне, что пока гости не лягут почивать, нам следует быть на ногах. Прошло еще часа полтора, я то ходил по двору, то дремал сидя и мечтал о блаженной минуте, когда можно будет залечь спать в экипаже, в котором я уже примостил себе нечто вроде постели. Наконец, показался князь Гагарин, и мои мечты о близком сне были разбиты в прах. Он объявил мне, что предполагается большая перемена в маршруте поездки его высочества, что нужно немедленно сделать все соответствующие распоряжения и что поэтому я должен ехать тотчас же назад в Ахалцых и Ахалкалаки, устраивать все лично на месте. Затем мы пошли к князю Бебутову, который передал мне измененный маршрут; я тут же у него написал себе открытый приказ ко всем местным начальствам, чтобы немедленно и с точностью исполняли мои словесные требования, считая их за личные приказания его, князя Бебутова.
