Аварское ханство в тридцатых годах управлялось вдовой-ханшей и ее сыновьями, сохраняя к нам самые лучшие отношения. Будучи нейтральным и самым важным владением в Дагестане, населенное воинственным и сравнительно с другими горцами зажиточным населением, оно стояло сильным препятствием на пути Кази-муллы и занявшего его место Гамзат-бека, стремившихся к распространению мюридизма и слитию этим способом под своей властью всех дагестанских обществ. В 1834 году Гамзат-бек решился силой достигнуть цели и, собрав значительную толпу приверженцев, подступил к столице ханства Хунзаху. Несколькодневные атаки не действовали, он решился прибегнуть к хитростям и, вступив в переговоры, убедил тупоумную ханшу выслать к нему для личных совещаний ее сыновей. Ханский сан пользовался таким всеобщим традиционным почетом, что эти молодые потомки знаменитого некогда Омар-хана и не допускали возможности какого-нибудь насилия против них со стороны горцев. Они ужасно ошиблись: после недолгих переговоров с Гамзат-беком и его приближенными мюридами ханы вышли из его палатки, вдруг бросилась на них кучка самых отчаянных фанатиков с кинжалами в руках, и все три брата с несколькими своими нукерами, невзирая на геройскую самозащиту, были умерщвлены. Хунзах пал. Единственный оставшийся в живых потомок ханов, мальчик лет десяти, был взят в резиденцию Гамзата – Гоцатль и там впоследствии сброшен с кручи в Койсу. Ханский род, предмет особого уважения всего Кавказа в течение многих веков, исчез… Авария очутилась в руках наших неприятелей, усилив их значение и власть в горах до значительной степени.
Но недолго торжествовал Гамзат-бек свою победу: в числе ближайших приверженцев убитых ханов были два брата Осман и Гаджи-Мурат, хунзахские жители (первый был эмджек – молочный брат одной из жертв). Они решились отмстить за смерть своих ханов и в пятницу, пробравшись в мечеть, убили пистолетным выстрелом молившегося главу мюридов. Осман был тут же изрублен, а Гаджи-Мурат успел спастись бегством и после того служил нам усердно, удостоившись производства в милиционные офицеры и, кажется, ордена Святого Станислава.
Затем, в 1837 году, был снаряжен сильный отряд под начальством генерала Фези для овладения Аварией. Экспедиция имела успех, Хунзах был занят, укреплен, а управлять Аварией назначили полковника Ахмет-хана, владетеля мехтулинского, при котором состоял и Гаджи-Мурат. Одно время Ахмет-хан, любивший выпить, стал преследовать Гаджи-Мурата, обвинял его в недостаточном уважении или что-то в этом роде – очевидно, по какой-нибудь сплетне; наконец, донес в Шуру начальству о его вине, а оттуда, недолго думая, предписали: арестовать и выслать. И вот прапорщика и кавалера связали по рукам и поручили г-ну поручику Флепсу с тридцатью солдатами отвести в Шуру. Как сказано, Гаджи-Мурат в одном месте, близ аула Моксоха, смелым прыжком бросился с кручи, сломал себе ногу, вылечился, явился с повинной к наместнику убитого им Гамзата Шамилю и был им милостиво принят.
Задал же нам этот связанный прапорщик впоследствии работы…
Еще лучше: в одну прекрасную ночь, кажется, в 1846 году, он напал на Дженгутай, в 20 верстах от Шуры, и в присутствии целого батальона, охранявшего эту столицу Мехтулинского ханства, захватил в плен ханшу, вдову его гонителя Ахмет-хана… Отомстил!
Прошу у читателя извинения за такое длинное отступление, но не мог воздержаться, чтобы не рассказать этого, впрочем, давно всем, занимавшимся кавказскими делами, известного эпизода. Вызванное неумелыми распоряжениями, подобно измене элисуйского султана или восстанию в 1840 году всей покорной Чечни, это происшествие может служить поучительным примером и предостережением…
Редут-Кале, расположенный у впадения в море двух рек – Хопи и Циви, окруженный болотами и топями, назывался Кавказской Венецией, хотя все сходство состояло в обилии воды и необходимости сообщаться на лодках, а затем это был жалкий городишко, гнездо лихорадок. Отсюда мы берегом моря, верхами, проехали через Анаклию и Цоти, тогда незначительный казачий пост с развалинами турецкой крепостцы, внутри которой росло несколько лимонных деревьев и пальм, далее – в Очамчири, зимнее пребывание владетеля Абхазии князя Шервашидзе, где и были приняты с подобающим почетом и отпущены после двухдневного пребывания с подарками: кому – лошади, кому – ружья, шашки или пистолета. Обычай требовал принять эти подарки, чтобы не обидеть владетеля, бывшего тогда в большой силе и уважении наших наивысших властей и имевшего чин генерал-лейтенанта и генерал-адъютанта. Впоследствии, впрочем, обвиненный в двуличных действиях во время высадки в его владениях Омер-паши в 1854 году и вредном влиянии на соседних горцев, он подвергся опале и кончил жизнь в ссылке в Воронеже…
Обратное путешествие из Очамчири мы совершили через Самурзакань и Зугдиды. Густые девственные леса, громадные стволы деревьев, обвитых дикой виноградной лозой и плющом, развалины древних храмов и башен, тоже обросших плющом, представляли совсем особенный, в других местах Кавказа не встречаемый вид. К сожалению, большей частью дождливая погода и топи, по которым с трудом пробирались мы верхами, серое небо с нависшими тучами набрасывали на все мрачный, недружелюбный колорит.
Встречали и провожали нас, само собой, везде с почетом и большим радушием. Некоторые угощения по своей оригинальной обстановке врезались мне особенно в память. В Самурзакани на открытом воздухе обед происходил на лужайке, окруженной большими деревьями, на земле; село человек сто. Ту т же вблизи над большущим костром жарился на вертеле целый бык: поворачивали его человек десять, ловкие форшнейдеры острыми ножами нарезали тонкие ломти этого гигантского шашлыка, подавая сначала почетным гостям и бросая дальше сидевшим, с разными восклицаниями и прибаутками; вместо хлеба подавали гоми, род просяной каши; вина, понятно, было выставлено в кувшинах вволю. Шум, возгласы, тосты, смех, выстрелы – все смешивалось в общий гул.
Переехали мы вброд быстрый разлившийся от дождей Ингур, не гадая, что через три года берега его огласятся шумом битвы, где нашим нескольким батальонам пришлось с большим уроном отступать перед армией Омер-паши. В Зугдидах, столице Мингрелии, мы ночевали, осмотрели дворец владетельной княгини Дадиан, бывшей в отсутствии, познакомились с одним французским роялистом, поселившимся там с несколькими француженками для производства шелка, разобрали несколько сложных тяжб и уехали в Марань, местечко при реке Цхенис-цхали, где и ночевали у командира поселенной здесь роты скопцов майора Гегидзе. Помню, как забавно было, посмотрев на выстроенную к приезду губернатора роту этих женоподобных, изуродованных бледных лиц, войти вдруг в дом их командира, встретить жену его, красивую полную женщину, с шестью-семью здоровыми ребятишками…
Отсюда мы уже опять уселись в экипажи и возвратились в Кутаис после двадцатидневного, кажется, отсутствия. Здесь застал я прибывших в это время трех новых лиц: вице-губернатора полковника Николая Петровича Колюбакина, столь известного на Кавказе под именем немирного, назначенного советником в губернское правление чиновника Гнилосарова и доктора Филевского. Оба последних служили при князе Гагарине в Дербенте, были там его приближенными лицами и переведены в Кутаис по его желанию. С первых же дней, заметив мои постоянные занятия с князем, прогулки с ним и вообще его расположение, они, должно думать, заподозрили во мне соперника на исключительно присваиваемую ими себе привилегию близости к нему, и отношения этих двух господ, особенно доктора, стали ко мне очевидно недружелюбными. Мелкие задирания, едкие шуточки и т. п. раздражали меня и еще более возбуждали недовольство своим положением.
