– К счастью, наши оперативники были уже наготове. Мы репетировали изъятие в течение многих лет.
– Изъятие? Вы имеете в виду кражу? – спросил я его.
– Я имею в виду политику, – сказал он. – Когда на кону стоят национальные интересы, неизменно случаются жертвы.
– Похоже, что ваши интересы влекут за собой гораздо большее число жертв, чем интересы остальных, – заметил я.
– Назовем это погрешностью округления, – ответил он.
Теперь я все понял. Отчаянные игры Рафиковой, ее нападение на скоростной поезд, налет на Кранч 407… Даже всякие мелочи имели какой-то умопомрачительный смысл: девушка из Лас-Вегаса, которая предлагала мне подмену. Парень в подземке, который временно вырвался из-под контроля Рафиковой и умолял помочь ему освободиться от ее власти.
В течение нескольких недель запатентованный машинный код Рафиковой – уникальная программа, которая превращала сознание в транслируемый импульс, загружая мысли в облако и пропуская через серверы Рафиковой сотни тысяч разумов, – занимал место рядом с моей селезенкой.
И я доставил его прямиком в последнее место на Земле, где ему стоило находиться.
– Так какой же у вас план? Захватите контроль над всеми Попрыгунчиками, загрузив систему Рафиковой? Выведете из игры Федерацию? Снимете Совет директоров? Или вы просто хотите, чтобы десять миллионов человек поработали для вас ручками?
Президент Бернхем ухмыльнулся в той же манере, в какой ухмыляются трупы людей, умерших в крике.
– Мы уничтожим их всех, – ответил он. – Федерацию, Совет, Содружество, Новое Королевство и всех техасцев.
– Это безумие, – заключил я.
Коуэлл нахмурился так, что его лицо вытянулось почти до самой шеи.
– Вообще-то это прагматизм. – Он подошел чуть ближе, скользя по ковру своей невесомой походкой. – Ты знаешь, почему мы называем бедные, необразованные и наркозависимые массы муравьями, Траки? Потому что, как и муравьи, они лучше всего умеют выполнять приказы. Они – тела этой великой нации, предназначенные для труда, для физических страданий и физических наград. Секса. Сна. Химического кайфа. Даже наших запатентованных пищевых ком. Другие же созданы думать, размышлять, принимать решения, использовать свои тела для работы, воплощать в жизнь высшее видение общества как единого целого. Они являются центрами управления. Они и есть мозги. – Он улыбнулся. – А ты знаешь, как это называется?
– Дайте угадаю, опять политика, – сказал я. Он покачал головой.
– Естественный порядок вещей.
Я бы отдал все, что у меня сейчас было, все, что у меня когда-либо было, за пистолет, из которого можно было стрелять, и палец на спусковом крючке. Я бы отдал свою жизнь. Я никогда никого не любил так, как ненавидел его в тот миг, даже свою маму. Это напомнило мне черную дыру из давнего сна: мне хотелось засунуть в нее все клетки его тела, одну за другой, под музыкальное сопровождение из его криков, и все равно это не утолило бы мою жажду крови.
– На протяжении большей части человеческой истории люди принимали это как неизбежное. Некоторым суждено стать манипуляторами. Другим суждено стать объектом манипуляции. Лишь в последние несколько столетий мы сошли с этого пути.
– Значит, вы просто историк с добрыми намерениями, так получается? Вы просто пытаетесь вернуть нас на прежний путь?
– Именно так поступают лидеры, – сказал он, как будто мы произвели какой-то довольно простой математический расчет.
– И Премия Бернхема не имеет к этому никакого отношения, верно? Она не имеет никакого отношения к тому, что Рафикова решила головоломку, к которой вы даже не знали, как подступиться?
Он так на меня посмотрел, сверху вниз, что расстояние между нами увеличилось до мили.
– Ты действительно очень глуп даже для муравья.
– Признайте это. Она вас сделала. – Теперь, когда я знал, что могу, по крайней мере, подразнить его, я не мог отказать себе в таком удовольствии.
– Первый президент Бернхем бежал сюда вместе с Уитни Хеллер, прося вас о помощи. Но вы не смогли им помочь.
Коуэлл сидел совершенно неподвижно. Он смотрел на меня с каким-то странным выражением, как будто на самом деле смотрел куда-то еще. Как будто в его глазах что-то умерло.
– Их тела были найдены неподалеку отсюда, не так ли? – Я продолжил: – Их расплющило мусоровозом во время беспорядков.
И вновь последовала странная пауза, напоминающая зависание, какое случается сразу после того, как вырубается ваш системный оператор. Затем по телу Коуэлла пробежала рябь и попала ему в глаза, заставив его сфокусироваться.
– Их тела, – тихо повторил Коуэлл. – Да. Их тела были найдены. – И он рассмеялся. Если ты когда-нибудь слышал, как страдающая от астмы кошка пытается выплюнуть измазанную бензином речную крысу, то поймешь, на что это было похоже. – В том-то все и дело. То, что он сделал, просто гениально, – сказал Альберт Коуэлл. – Их тела были найдены. И все решили, что они мертвы.
– Марк. – Президент Бернхем отчетливо произнес свое имя.
Но ответил ему Коуэлл.
– Все в порядке. Он ведь все равно умрет, так ведь?
– С минуты на минуту, – подтвердил Бернхем. К его чести, он не очень-то этому радовался. – Как только опиаты достигнут его сердца.
Когда он сжимал и разжимал подлокотники своего кресла, изумрудное кольцо ловило лучи света и светило мне прямо в глаза.
Прямо мне в глаза.
Проходя сквозь грудь, мышцы, ткани и жир Альберта Коуэлла без особого молекулярного усилия.
Голограмма.
На какое-то мгновение сердце замерло, и я подумал, что тетразабензаминоид-55 уже начал действовать.
Альберт Коуэлл был голограммой.
– Видишь ли, я никогда никому не рассказывал о своем маленьком триумфе, – сказала голограмма Коуэлла. – Президент Бернхем не умирал. Он просто покинул свое тело. А если точнее… он обменял его.
И он медленно повернулся к Марку Дж. Бернхему, единственному сыну последнего президента, ерзающему в своем кресле.
49
Если вы никогда не бывали на аукционе, на котором продают целую страну, то рекомендую его посетить по одной простой причине: секс. Нет лучшего афродизиака, чем когда весь мир идет с молотка с пятидесятипроцентной скидкой.
(из «Путеводителя афериста по Территориям Экс-США»)
– Нет. – Едва коснувшись моих миндалин, это слово, как и я сам, тут же потеряло самообладание и нырнуло обратно мне в пятки. – Нет.
– Страна разваливалась на части, – сказала голограмма Коуэлла. Большая, мрачная, уродливая правда уткнулась носом мне в ухо и прошептала только: «Уитни Хеллер». Теперь, когда я был весь во внимании, я заметил, что динамики не всегда работают так, как надо: на этот раз его слова зазвучали немного левее. Я заметил динамик в картинной рамке на одной из полок у него за головой. – Слухи о мятеже распространялись в рядах солдат на базе – им было приказано сражаться за союз, но многие из них хотели отделения. У нас не было времени определиться с выбором физической оболочки.
