Я сжал руки в кулаки. Мои руки. Я снова мог ими пошевелить. Бернхем посмотрел на меня слезящимися глазами.
– Рассеянный склероз, – сказал он. – Наследственный. Не проявлялся лет до двадцати. Даже самое лучшее лечение ни хера не помогло, лишь отсрочило…
Он замолчал, потому что в глубине комплекса раздался взрыв: массивный, отдаленный бум, от которого ненадолго задрожали стены, напоминая наземные последствия акустического фрекинга. Через секунду мой нос защекотал запах дыма. Над головой застучали шаги, обрушивая с потолка шквал штукатурки.
– Что, черт возьми, это было? – воскликнул Коуэлл. Пока я смотрел, пыльный вихрь прошел, кружась, прямо через его макушку, просачиваясь вниз сквозь его грудь, живот и область гениталий, и наконец упал сквозь его ноги на ковер.
– Рафикова, – произнес президент Бернхем. Он крепко держался за подлокотники, словно боялся, что его стащат оттуда силой. – Должно быть, она пробралась внутрь.
– Невозможно.
– Что я пытался тебе втолковать? У нее повсюду есть сторонники, даже среди военных. Нас сдал какой-то предатель.
Голографические глаза Коуэлла едва взглянули в мою сторону.
– Позвони Лопесу-22 и скажи, чтобы он вытащил свой член из этого жалкого головоногого моллюска, которого называет своей сексуальной куклой, и принес мне хирургический рой
[167]. И это тоже. Для загрузки нам понадобится их помощь.
Судя по тому, как президент Бернхем сосредоточил взгляд у себя на носу, я понял: он изо всех сил пытается подключиться к системе внутренней связи. В этом и состояла проблема поддельных МыслеЧипов™: сложные команды выполнялись так медленно, что это больше походило на сильный запор.
Наконец, проворчав что-то себе под нос, он наладил связь.
– Лопес-22, – сказал он вслух. – Если вы ждали официального приглашения, не могли бы вы притащить сюда свой жалкий член, прежде чем нам всем придется выучить русский гимн?..
Я бросился к нему. С ревом вскочил со стула и прыгнул, и клянусь, когда я летел сквозь все это пустое пространство, в котором должно было находиться тело Альберта Коуэлла, мне казалось, что я его чувствую – такую сырую, холодящую внутреннюю пустоту, словно я в самом деле проходил через нечто вроде телесной полости.
Я резко упал на президента Бернхема и сразу же повалил его из кресла на ковер, так что он уткнулся подбородком в пышную ткань из шерсти и кашемира. Он закричал, и я тоже закричал и попытался удержать его, пока он бился, словно какая-то ископаемая рыбина, которая внезапно ожила; вырвавшись, он случайно опрокинул бронзовый бюст, который выглядел совсем как подарок, врученный по случаю двадцать пятой годовщины трудовой деятельности в индустрии зла. Падая на пол, он едва не раздробил мне лодыжку, промахнувшись всего на пару дюймов.
Внезапно голограмма Коуэлла погасла. Бюст разбился, обнажив гнездо технологических внутренностей – изящных механических деталей, что объясняло, почему Коуэлл двигался так легко для человека в его возрасте.
– Помогите! – Бернхем рыдал в пустоту. Усмирить Бернхема было несложно – он с трудом перевернулся на спину, чтобы не задохнуться в ворсе ковра. – Помогите! Помогите!
– Заткнись. – Я вскочил на ноги и с силой ударил его по ребрам. Он закашлялся, всхлипнул и затих. Глядя на того, чье тело сумело победить недуги, теперь свернувшегося на полу калачиком, я не мог поверить в то, что Коуэлл поместил мозг Бернхема-старшего в тело его сына. – Я могу размозжить тебе голову, превратив ее в желе, так что будь умницей и скажи мне правду. Кто говорит от лица Коуэлла?
– Наркотик должен был тебя прикончить, – всхлипывал Бернхем. – Во всех наших клинических испытаниях тетразабензаминоид-55 за считаные минуты вызывал паралич и остановку сердца.
– Да уж, держу пари, что твои подопытные выросли не в Кранч 407, – ответил я. – С того момента, как я родился, я выпердел больше тетразабензаминоида-55, чем та доза, которой вы меня рассчитывали накачать. Я спрошу тебя еще раз. Кто говорит от лица Коуэлла?
– Я сам говорю за себя.
Эти слова гремели из всех скрытых динамиков разом. Должно быть, их там были сотни, они прятались на книжных полках и стенах, в повседневных предметах, разбросанных по комнате.
От совокупного звукоусиления у меня едва не лопнули барабанные перепонки. Я двигался по кругу, осматривая стены и потолок, словно настоящий Коуэлл (или кто там был в его теле) мог вот-вот появиться мокрым пятном на потолочном багете.
– Покажись, – сказал я. У меня волосы встали дыбом. Совсем скоро Лопес-22, кем бы он ни был, и толпа охранников ворвутся внутрь, чтобы разорвать меня на куски.
– Я не могу, это убьет всю магию… Кроме того, разве так не веселей?
На этот раз каждое его слово звучало из нового аудиовыхода. Под перекрестным огнем его голоса я мотался из стороны в сторону.
– Скажи мне, где ты, – попросил я.
Ответа не последовало. Президент Бернхем расхохотался, не вставая с пола, хотя мне едва ли удалось отличить его смех от приступа удушья. Лежа на спине, с дрожью сжимая руки в кулаки, он был похож на какого-то ознобинового младенца-переростка.
Я схватил серебряный складной нож со стола Коуэлла, сел рядом с Бернхемом и приставил лезвие к его горлу.
– Скажи мне, кто ты такой, – повторил я в пустоту, – или Бернхем умрет. Оба Бернхема умрут.
– Ты меня разочаровываешь, Траки Уоллес. – Даже несмотря на то, что его речь продолжала разноситься по комнате во всех направлениях, вызывая у меня головокружение, он хотя бы слегка приглушил громкость. – Ты действительно считаешь, что мы настолько глупы, чтобы рисковать всем ради хрупкости смертного тела? Ты совсем меня не слушал?
– Он всего-навсего крошка. – Бернхем задыхался от собственного отчаянного смеха. – Крошки не слушают. Они не думают. Они просто этого не умеют.
– Заткнись. – Я чуть сильнее прижал нож к его коже, так что на лезвие вытекло несколько капель крови. – Покажись! У тебя есть десять секунд, прежде чем я пырну его ножом.
– Если ты это сделаешь, то умрешь вместе с ним, – сообщил голос Коуэлла. – Это же бункер, Траки. Дверь можно открыть только с помощью кода. Так что будь осторожен с голосовыми связками президента. Я боюсь, после всего, что ты пережил, голодная смерть станет для тебя особенно печальной участью.
Я знал, что он не блефует. Но на какое-то мгновение мне стало все равно. На какое-то мгновение я почти на это решился. Я видел, как вздымаются сердечные мышцы Бернхема, как тонкие ленты его вен готовятся отдать мне свое тепло. Я никогда не был так близок к эрекции со времен Вегаса.
На какое-то мгновение мне показалось, что оно того стоит. Затем, коротко вскрикнув, я позволил Бернхему уронить голову.
