– Мудрое решение, – протянул Коуэлл.
Я с трудом поднялся на ноги и обернулся, ослепленный первобытной яростью, целясь ножом в динамик, почти незаметный в корпусе старого пресс-папье. Я вонзил лезвие прямо в металл (во всяком случае, попытался), но все, чего добился, так это грохочущего искусственного эха, от которого у меня заныли зубы.
– Где же ты? – Я сплюнул. Буквально. Наркотик оставил неприятный привкус во рту и избыток слюны. – Я хочу тебя видеть.
– О, я в этом сомневаюсь, – ответил голос Коуэлла, на этот раз из аудиовыхода слева от меня. Я бросился вперед, воткнув нож прямо в книжную полку, больше не раздумывая, больше не планируя, но поддавшись мрачному желанию крушить, крушить, крушить, словно Попрыгунчик, ожидающий наступления апокалипсиса.
Но Коуэлл лишь рассмеялся.
– Ты здесь застрял, Траки, – в голосе Коуэлла все еще звучали высокие ноты, когда он смеялся. – Нет смысла из-за этого сердиться.
Я схватил первое, что попалось мне под руку (обезглавленного Раама со вскрытым черепом, набитым силиконом и печатными платами), размахнулся, словно базовый подающий в «Смертельном вызове» от «Реального спорта», и бросил. Я даже не знал, куда целился. Я никуда не целился. Когда Раам полетела к шторам в углу, я подумал, что она стукнется о стенку позади них.
Вместо этого она пролетела прямо сквозь невидимую щель в бархате. Бернхем закричал.
Шторы слегка покачнулись, словно пьяницы, пытающиеся удержаться на ногах, а затем замерли. И на этот раз Коуэлл промолчал.
Я замер. Лишь раз, всего лишь раз меня посещало такое же чувство, что и теперь. Это было еще на Пригорке, когда я был ребенком восьми или девяти лет, после того как в городе разбили лагерь для толпы захолустников, которые рассказывали, что спасаются от насилия на границе Синопек-ТеМаРекс: тогда во время ночных набегов были истреблены целые города захолустников, их семьи казнены во сне, а деревни сожжены.
О чем они умолчали, так это о том, что Синопек стал совершать набеги после того, как на границе был зафиксирован случай заражения вирусом C-1: изо дня в день появлялась дюжина трупов, затем две дюжины, затем пятьдесят. Переносимый по воздуху, невосприимчивый к антибиотикам, способный выживать на любой поверхности, на одежде, на оружии, в уборных более семидесяти двух часов, грипп C-1 находил себе носителя, а затем взрывал его изнутри, сотрясал его в предсмертном хрипе, вызывал кровотечение из глаз и изо рта, заставлял громогласно чихать, отчего вирус фонтаном вырывался еще на пятьдесят футов.
Двести тысяч человек умерли на Пригорке за неделю, прежде чем всех носителей поместили в карантин. Всех, кроме одного: рассказывали, что одна маленькая девочка каким-то образом выскользнула из лагеря для заболевших, воспользовавшись одним из разгрузочных лотков для выгрузки тел прямо в усиленные металлические баки, обычно используемые для ядерных отходов.
Целый день никто не мог говорить ни о чем, кроме этой девочки, того смертного приговора, который она несла с собой, и где, черт возьми, она могла находиться. Мы с Джаредом пугали друг друга, делая вид, что заметили ее издалека. Мы представляли себе всевозможные способы, которыми она могла заманить нас к себе, – она могла свернуться в одном из ливневых стоков и притвориться, что ей нужна помощь, прикрыв лицо волосами, чтобы мы не заметили ручеек крови, пока не станет слишком поздно.
Торопясь вернуться обратно из ночлежки Джареда до комендантского часа, я застрял в заторе из-за толпы людей, остановившихся посмотреть, как Кадровая служба арестовывает низкоуровневого техника по контролю качества, чьи соседи сообщили, что он чихает на работе. Он сопротивлялся (попасть в карантин было смертным приговором), и едва я свернул среди мусора в один из узких проходов, которые мы называли переулками, как услышал, что КС прикончила его двумя выстрелами в голову.
Я был совсем один. В переулках было темно, даже когда нам не отключали свет, как было в тот раз; карантинному лагерю требовалось много электричества, чтобы не пропускать воздух наружу. И вдруг у меня возникло странное чувство, будто кто-то засунул мокрый палец мне в ухо, но только по всему телу: влажное, скользкое ощущение, будто что-то тут нечисто. Присутствие постороннего.
Я обернулся и увидел ее. Она оказалась даже меньше, чем я себе представлял. Почти все ее лицо было скрыто во мраке. Насколько я мог судить, глаза не пылали красным огнем, а зубы не были заострены до демонических точек. Она выглядела как ребенок.
Разве что, когда она сделала шаг вперед, в узкий туннель света, отбрасываемого моим визором, я увидел, что ее губы были покрыты засохшей кровью.
На мгновение она просто уставилась на меня, и в этот момент весь мировой страх охватил мое тело.
Она сказала:
– Я сейчас чихну.
И тогда перед тем, как мой мозг послал приказ бежать, я застыл в темноте с черноротым ребенком; еще мгновение – и она обречет меня на смерть вместе с собой. Вот что я чувствовал, направляясь к бархатным шторам.
– Не надо. – Бернхем приподнялся на локте, пытаясь ухватиться за стул, но не дотянулся до него всего пару дюймов. Я отодвинул его подальше, и лицо президента исказила паника в сложной геометрии отчаяния. – Не ходи туда. Ты об этом пожалеешь, клянусь Богом, ты пожалеешь…
Но было слишком поздно. Я наконец добрался до штор и обнаружил, что узкая щель между ними почти приподнялась, чтобы встретиться с моими пальцами, будто все это время только этого и ждала.
Я сделал глубокий вдох. Мне представилось, что вместе со мной вздохнула сотня скрытых динамиков.
Затем я прошел через шторы.
50
В наше время людям удалось создать умные вирусы и модифицированных слепых креветок, чтобы фильтровать химические отложения в Чезапикском заливе. Людям удалось заставить комаров доставлять вакцины с каждым укусом, научить роботов уделывать вас в шахматы в любой день недели. Чего людям пока не удалось сделать, так это научиться создавать вещи, которые бы приносили нам всем бабло.
(из «Путеводителя афериста по Территориям Экс-США»)
В реальной жизни гигантский мозг оказался мозгом вполне нормальных размеров.
Но, будучи подключенным к расщепленному позвоночнику тысячью тонких, как нити, проводов, плавая в амниотической мгле, в аквариуме, который удваивал мое отражение на своей поверхности, и, возвышаясь, словно покалеченное солнце, над благоговеющим городом из серверов, жестких дисков, командных модулей, как новейших, так и устаревших, он казался в три, даже в четыре раза больше обычного.
Не знаю, сколько я там простоял. Оказывается, время летит незаметно, когда гигантский бестелесный мозг у тебя на глазах пульсирует от мыслей сквозь сотни тысяч соединительных кабелей и богатый питательными веществами раствор цвета концентрированной мочи.
В конечном счете я не смог придумать ничего лучше, чем просто спросить:
