– Что это за херня?
Мозг загорелся неоновым светом, что бывает у светлячков-мутантов, которые буквально взрываются при виде мухобойки.
– Я бы пожал тебе руку, но… – Ей-богу, если мозги вообще умели пожимать плечами, то этот точно умел.
Преобразование электрохимических импульсов в машинный код, а затем в человеческий голос не обошлось без алгоритмической подстройки: голос, который звучал сейчас, был наполнен скрипучим акцентом Старого Нью-Йорка, жесткого места, где большие деньги крутились в очень грязных руках.
И я это знал.
– Бернхем, – догадался я. Через долю секунды я был уверен: это массивное глобулярное скопление нейронов и было Марком К. Бернхемом, который все это время был жив – или наполовину жив, в зависимости от того, как на это посмотреть.
– Извини за Коуэлла, – был его ответ. Я наблюдал за тем, как мозг обдумывает нужные слова за долю секунды до того, как я их услышу: пиротехнические, разноцветные фейерверки различной нейронной активности. – Но, по понятным причинам, я предпочитаю оставаться за кадром. Всего несколько человек на всей базе знают, что Коуэлл погиб во время беспорядков.
– Значит, ты изображаешь Коуэлла уже полвека? – спросил я.
– Я его не изображаю. Это тяжелая грязная работа – управлять предприятиями Кранч Юнайтед с военной базы НДС. – Когда он разозлился, акцент усилился.
У меня голова пошла кругом от всего этого безумия.
– Но твой сын… – начал я и замолчал, когда Марк Дж. Бернхем начал кричать.
– Я убью тебя! – Он возился с занавесками, продираясь сквозь неразбериху ткани и волоча за собой омертвелые ноги, точно мусорный след. – Я убью тебя, если ты прикоснешься хотя бы к одному из этих мониторов…
– Все в порядке, зайчик. Перестань так визжать. Он не может мне навредить. Ты же знаешь.
Наконец-то я понял.
– А ты – Уитни Хеллер, – сказал я той разъяренной корчащейся массе, которая ползла в мою сторону.
Выражение неприкрытого женского отвращения взирало на меня с лица Марка Дж. Бернхема. Она ничего не сказала – просто сплюнула, а ее большой плевок угодил прямо мне на ботинок. Теперь мне стало ясно, зачем она носила все эти цацки. Ходили слухи, что она спустила половину Казны на свои личные расходы.
– Ты должен простить ей эти вспышки гнева. Она настоящая бунтарка и всегда такой была.
Бестелесный мозг и его любовница-сын: офигенская история любви.
– Почему Хеллер получила тело, а ты застрял в этом аквариуме?
– Очевидно, что это не входило в наш первоначальный замысел, – сказал он. Уже существовала простая процедура обмена телами, а я, как идиот, о ней и не знал. – Я должен был поменяться мозгами со своим сыном – не то чтобы он делал кому-то какие-то одолжения, – а Уитни собиралась переместиться в тело милого маленького сержантика с замечательной структурой костной ткани.
– Я специально ее выбрала, – надулась Уитни.
– Но мы не рассчитывали ни на землетрясение на линии разлома, ни на путч, который начался в тот момент, когда половину базы «Лагуна-Хонда» смыло в море. Коуэлл был занят в операционной. Он проделал все сложные операции, все рутинные процедуры, но оставил свою команду отвечать за размещение, а сам пошел помогать сортировать пострадавших. К сожалению, главный хирург Коуэлла был убит в первой контратаке, оставив мозг Уитни в руках нескольких интернов.
– Идиоты, – фыркнула Уитни.
Мозг Бернхема сочувственно пульсировал синим.
– Произошла путаница, – продолжал он. – Коуэлл был убит прежде, чем обнаружил свою ошибку. На самом деле тут нет ничего политического. У того парня были серьезные проблемы, он много лет конфликтовал с Коуэллом. Верил, что его обошли с повышением по службе. Обычное дело.
– Должно быть, это стало непростым путешествием, – сказал я. – Был президентом Соединенных Штатов, а стал обитателем аквариума.
– Это правда. Стоит только привыкнуть к тому, что у тебя есть тело, и тогда трудно просто взять и все это бросить. – Треск электрической активности превратился в смех. – Но какой смысл в обладании всего одним телом, когда можно заполучить миллионы?
Как всегда говорила моя мама: уступи богатому кексу дюйм, и он пристрелит тебя, просто чтобы забрать у тебя линейку.
Возможно, большой плавающий мозг Бернхема знал, о чем я думаю, – каналы с обзором на 360 градусов, которые транслировались прямо в его зрительную кору, вероятно, отлично справлялись с чтением по моему лицу.
– Видишь ли, Траки, вся эта история сводится вот к чему. В мире не так уж много проблем – есть всего лишь одна серьезная проблема. Слишком много людей, и на всех всего не хватает. Не хватает еды, не хватает нефти, не хватает земли. Невозможно сделать так, чтобы всего всем хватало. Единственная проблема состояла в том, что мы купились на ложь, будто каждый заслуживает своей честной доли.
Это было так забавно: то, как он говорил, то, как статика его мозга текла через жидкий бульон с питательными веществами, поддерживающими его жизнедеятельность, будто далекие разряды молнии пронизывали небо, темное от облачного покрова, – нечто гипнотическое, как будто слышишь чей-то закадровый голос в конце времен.
– В природе самые слабые животные голодают. Самые сильные выживают. Все просто. В конце концов, мы просто животные. Пора восстановить некий естественный порядок вещей. Некоторым людям придется умереть. Даже миллионам людей. А миллионы других должны будут служить. Но лев и его львица будут жить. Они будут жить вечно.
Голос Бернхема звучал будто издалека. Я потерял след своего тела. Я парил над комнатой. Парил под потолком, набирая скорость, перелетая через крышу и наблюдая, как комплекс под моими ногами становится не чем иным, как скоплением форм и геометрических фигур; я парил над Сан-Франциско.
Я летел сквозь холодную атмосферу, и подо мной простирался весь континент, целиком, сожженный, раскуроченный, изувеченный континент, и все его маленькие городки и большие города, все следы человеческих разрушений с такого расстояния были едва различимы. Я чувствовал, что Земля превратилась в одну сплошную рану, в какое-то покалеченное, прихрамывающее существо, и протянул руку, чтобы обнять его, защитить его, как вдруг снова стал резко падать, все быстрей, и быстрей, и быстрей, проваливаясь сквозь морозный и разреженный воздух, и резко вернулся в свое тело – как раз в тот момент, когда мозг Уитни тащил искалеченное тело Бернхема-младшего к маленькой электронной клавиатуре, скрытой среди панельной обшивки.
– …Пора покончить с этим, – сказал мозг Бернхема. – Наши хирурги будут здесь с минуты на минуту. Но знаешь, нет худа без добра. Ты оказал нам огромную услугу. По крайней мере, ты прожил жизнь не зря.
В моей руке что-то было. Серебряный складной нож. Я все это время держал его в руке.
– Ты, наверное, хочешь, чтобы тебя похоронили рядом с мамой. Но транспортные расходы в этом году резко поднялись в цене. Ты уж прости. – Мозг Бернхема бурлил от электростатического смеха. – Кстати, чем там мы ее жахнули, напомни? Печеньем™?
