Но земля на западной стороне границы была очень похожа на землю на восточной стороне, за исключением все новых и новых следов разрушений, которые открывались взору, по мере того как мы продвигались дальше: превращенные в развалины города, пострадавшие от землетрясений, выбитые ураганами окна, разрушенные нефтяные заводы, крадущиеся вдалеке в попытке не выглядеть виноватыми. Лишь недавно заделанные после торнадо стены указывали на то, что у этой собственности еще были живые арендаторы, сотрудники фирмы Блайта, оказывающей финансовые услуги, или же просто отчаявшиеся работяги, которые арендовали захудалые лачуги у семейного фонда.
Даже город Лилиан
[47], наша первая остановка в пути, очень походил на Кранч 407: трущобы, притулившиеся друг к другу, а за ними сеть уродливых очистных сооружений, водонапорных башен и центров переработки мусора. Пассажиры садились, пассажиры сходили. Груз был выгружен. Козел задрожал и побежал срать на улице, предварительно прожужжав нам уши о том, какое это свинство делать туалеты в помещениях
[48].
Со своего места я следил, как он носился вокруг платформы, поглощал старые обертки от «Синглс™» и привлекал взгляды почти всех вокруг. Было странно думать, что то же самое животное, которое употребляло в пищу синтетический пластик и горсти битого стекла, было носителем одного из самых сложно устроенных мозгов на континенте (ну, по крайней мере, носителем его части).
Вскоре веселый автоматизированный голос стал напевать, что мы покинем станцию через три минуты. Козел по-прежнему сидел на корточках рядом с двухмерным рекламным щитом; изначальный текст на нем выцвел, теперь он был обклеен множеством знаков частной собственности.
Я встал, чтобы поторопить его. Бифф не сдвинулся с места, когда я обходил гору его коленей, но Роджер и вся его носовая поросль последовали за мной в проход.
– У меня приказ, – это все, что он сказал, когда я на него взглянул.
Я как раз проходил мимо туалета, когда услышал приглушенный крик из соседнего купе. Я обернулся, но не смог ни черта разглядеть за грязными дверями, которые разделяли купе. Секунду спустя по проходу пронеслись два охранника, едва не сбив меня с ног.
Бифф встал, взвалив на плечо свой автомат Калашникова. Роджер прикрыл меня собой. Резкий механический гудок, похожий на жужжание гигантского комара
[49], вздыбил все волосы на моей шее. Двери открылись со свистом, и через них, маршируя, прошла группа транзитных служащих: сначала краснолицый инженер-человек, затем два робота защиттеха, сжимавшие между собой невысокого испуганного дроида старой модели.
И не просто дроида. Рамми. Мою Рамми. Половину из моих двух с половиной друзей.
Я бы узнал внешний вид ее схем где угодно.
– Поезд отходит от Лилиана через две минуты, – произнес нежный женский голос, принадлежавший поезду.
– Рамми! – Я двинулся к ней, но тип с носовой порослью остановил меня.
– Траки, ты должен diles que me dijan ir
[50]. – Даже для того, кто был оснащен экранами, печатными платами и детекторами движения, она выглядела ужасно. На ее интерфейсе загорелось около ста системных ошибок одновременно. В панике она продолжала переключаться между языковыми предпочтениями. – Скажи им, je n’ai rien fait du mol
[51].
– Да заткнись ты. – Инженер повернулся к ней. – Еще раз кашлянешь, и я сотру тебе память.
Я никогда в жизни не слышал, чтобы такими словами бросались так буднично, и вдруг пришел в ярость
[52].
– Эй. Не разговаривай с ней так.
Он враждебно посмотрел на меня.
– Я буду говорить с этой железякой так, как захочу.
– Одна минута до отправления, – объявил нежный женский голос, принадлежавший поезду.
– У тебя что, какой-то глюк? – спросил его я. – Забыл выпить «Витамед™» этим утром?
У инженера было крапчатое лицо человека, пристрастившегося к самопальному алкоголю. – Мой глюк, – ответил он, – состоит в том, что это ведро с нулями и единицами еле тащится, с тех пор как мы покинули землю компании. Мой глюк заключается в том, что у этой железяки нет билета, нет бейджа и нет разрешения на то, чтобы находиться на этом поезде. – Инженер, очевидно, сходил с ума, видя, как ее лапали боты, чей совокупный IQ был не больше, чем у шнурков от ботинок. – Я бы сам тебя стер, если бы мог.
