Там были тачки начала XXI века, красивые на вид, но не стоившие и выеденного яйца; груды металлолома, старые детали двигателей, охлаждающие жидкости и смазки, колеса и спицы от колес, провода для прикуривания, запасные батареи и даже бочки с бензином.
Я бродил по лабиринту колесного транспорта, выставленного на продажу, пытаясь отделаться от мрачных мыслей. «Прыг-Скок» уже проник на Пригорок. Сколько других мест он успел охватить? Что же будет, когда Рафикова решится на войну?
– Ты расстроен, – заметила Рамми. Я не слышал, как она подошла ко мне сзади. – Я поняла это по твоим рукам. Ты стиснул их в кулаки.
Я заставил себя улыбнуться.
– Молодец!
– Благодарю. – Она перестроила свой интерфейс, изобразив улыбку. Это было что-то новенькое. В дороге она стала учиться стремительными темпами. – Я слышала, что новому поколению гораздо легче распознавать мимику и позы тела, поскольку их алгоритмы намного сложнее. Есть еще так много вещей, которых я не понимаю.
– Каких, например? – спросил я.
– Например, «расстройство», – ответила она. – Можно расстроить планы, брак или пианино. Есть так много различных определений. «Беспорядочный», «невменяемый», «нервный», «раздражительный». Так какое же из них тут подходит, а, Траки Уоллес?
– Все вышеперечисленные, – сказал я. – Ну, кроме «невменяемого». Я не невменяемый. По крайней мере, пока.
Она покачала головой:
– Порой кажется, я никогда не смогу до конца понять людей.
– Твое счастье, – сказал я.
На дальней стороне торгового зала, где раздвижные двери впускали внутрь толстые куски солнечного света цвета маргарина, я присел на корточки, чтобы полюбоваться сверкающими колесными ободами пятидесятилетнего трактора «Джон Дир», которому уже никогда не придется вспахивать землю.
Каждый обод был большим, как две головы Малыша Тима, и таким же блестящим. Выхлопная труба походила на средний палец, на колесах стояла новая резина, а капот был окрашен в зеленую и желтую полоску, что напомнило о плотоядных пчелах, которые якобы превращали в фарш плантации
[77] Конфедерации.
– Он красавец, не правда ли?
Я резко обернулся, услышав тихий голос позади себя. В пятне солнечного света стоял самый белый паренек, которого я когда-либо видел: белокурые волосы, брови и ресницы, белая рубашка без заметных пятен грязи, даже белые носки. Белые парные носки. Я не видел парных носков уже лет десять.
– Да, – сказал я, игнорируя зуд в голове, сообщающий, что я где-то уже видел этого паренька. – И всего за пятьдесят пять тысяч кранчбаксов, хорошая сделка. Можете ли вы себе представить, как этот драндулет станет вашим?
Мальчик подошел поближе. Его начищенные до зеркального блеска туфли оказались прямо возле того места, куда я присел.
– Единственная валюта, которая имеет значение, – это Божья милость, – сказал он.
И после этого зуд в моей голове словно рукой сняло: я понял, этот пацан был Дружелюбным ополченцем.
Я хотел, было, закричать, но тут язык у меня во рту превратился в чугун. В любом случае было уже слишком поздно. Когда я встал на ноги, через раздвижные двери по одному входили десятки пехотинцев, все в безупречно белых рубашках и чистых носках. Я понятия не имел, как вообще можно было достичь такой чистоты. Даже президенту Бернхему не удалось до конца избавиться от грязи из-за загазованности воздуха и той серости, которая проникала в каждый изгиб и складку ткани.
Но Новое Королевство Юта не страдало из-за нехватки денег (это было и так понятно по их арсеналу: каждый из миссионеров имел при себе кобуру с первоклассной пушкой, патронную ленту, новехонькие пистолеты, винтовки).
При этом ни один из них не забыл сказать «извините». Некоторые из них кивнули мне и улыбнулись, а одна девушка даже сделала комплимент моему визору. Они в самом деле были самой милой армией на свете.
В такой ситуации люди обычно говорят: «Лучшего способа умереть и пожелать нельзя».
Двадцать, двадцать пять, тридцать, тридцать пять… К тому моменту, когда вошел последний из них и cо щелчком, прозвучавшим подобно ружейному выстрелу, закрыл за собой двери, я насчитал сорок два миссионера. Едва исчез единственный клин солнечного света, освещение в спортзале стало похожим на мутную зелень зараженной мочи.
Мы были в ловушке.
Я едва мог нормально соображать сквозь пульсацию ужаса в голове.
Владелец магазина откашлялся.
– Вам здесь не рады.
– Я не хочу вам перечить. Но Воинам Господа рады везде, – сказал Старшой, которому я дал бы лет двадцать. – Ему принадлежит весь мир.
– Мой кулак принадлежит твоей сраке, – выдала Ви. – Как ты смеешь упоминать эту мерзость здесь, перед Его Нечестивостью и Его самыми преданными слугами?
Барнаби застыл. Шерсть козла была достаточно белой, чтобы он мог слиться с толпой пехотинцев, но теперь один за другим все миссионеры повернулись в его сторону.
– Что ж, – сказал он. – Нет нужды во всей этой ерунде с Нечестивостью…
Когда Барнаби заговорил, ополченец резко ахнул. Как будто какой-то великан одним махом выбил из него дух. В тысячный раз я пожалел, что у меня нет никакого оружия, даже чертовой вилки.
Старшой быстро пришел в себя.
– Кажется, мы оказались в нужном месте. Как сказано в Писании, «Уверовавших будут сопровождать сии знамения; именем Моим будут изгонять бесов и будут говорить новыми языками».
