Я был так слаб, что ему пришлось помочь мне сесть. Я почувствовал, как кусается пластик на губах и как влажно, восхитительно влажно во рту и горле. Я так удивился, что едва не закашлялся. Вода была горячей и отдавала бактериальной гнилью, и все же это было лучшее из того, что я когда-либо пил. Малыш Тим слишком рано забрал у меня бутылку, не дав напиться.
– Где ты это нашел? – выдавил я из себя. Уже много дней у нас не было даже мочи, которую можно было переработать.
Малыш Тим был слишком слаб, чтобы улыбнуться.
– Нашел какой-то скелет в подвале одной из этих пристроек. Бутылка до сих пор стояла возле его физиономии. Я решил, что она ему уже не потребуется.
Я вытер рот.
– И это я тоже одолжил. – Малыш Тим показал три упаковки «Синглс™» сорокапятилетней давности, с одними из самых первых вкусов, которые Кранч выпускал: Рамен со свиной грудинкой, Тунец Негамаки и Салат Цезарь с брокколи. Клянусь, я снова чуть не пустил слезу. Но в моем теле не осталось жидкости, чтобы я мог заплакать.
Я сразу же умял Рамен со свиной грудинкой, пусть даже эта лапша была такой старой, что уже начала разлагаться на химические ароматизаторы. Мы отдали Барнаби салат «Цезарь» с брокколи и оставшуюся воду, хотя, глядя на то, как он жует, я почувствовал ужасную зависть. Что-то неистовое и темное породило в моей голове странные мысли о жаренных на вертеле ножках и ломтиках розовой мясной вырезки.
Малыш Тим вообще ничего не съел. Когда он попытался встать, то пошатнулся и вынужден был прислониться к стене. Но он быстро пришел в себя.
– Я сильнее быка и к тому же упрямее, – сказал он мне. – Не беспокойся за меня.
Посреди ночи Рамми полностью отключилась. Мы перепробовали все, что могли, чтобы включить ее, но интерфейс оставался погружен во мрак. Не последовало ни звукового, ни светового сигнала или кода ошибки. Обливаясь потом, источающим запах паники, я сделал экстренную перезагрузку, Малыш Тим и Барнаби стояли рядом со мной в полутьме.
– Она не работает, Траки, – тихо сказал Барнаби, после того как моя третья перезагрузка не удалась.
– Я знаю, что она не работает, блин. Я не слепой. – Я шандарахнул с ноги об стену и пожалел об этом, потому что моя ступня пробила штукатурку. На то, чтобы ее выдернуть, у меня ушли почти все силы. Какое-то время я просто стоял, тяжело дыша, борясь с приступами головокружения, которое пыталось сбить меня с ног.
Наконец Малыш Тим откашлялся.
– Мы с тобой можем волочить ее по очереди.
* * *
Я не знаю, почему мы продолжили идти. Вероятно, мы были слишком напуганы, чтобы ждать, что будет дальше.
По ощущениям, мы были в пути около часа. Я обернулся, чтобы посмотреть, как далеко мы ушли, и увидел позади бесформенную глыбу города, оставшегося позади. Мы прошли всего четверть мили.
Шоссе все потрескалось и покрылось волдырями, словно кожа, которая слишком долго была на солнце. Колючие пустынные растения пробивались через асфальт. Даже после наступления темноты от него шел густой жар, напоминая кучи насекомых, которых мы топтали ногами.
Мы шли и шли сквозь нескончаемую тьму, следуя за полотном разбитой дороги. Мы с Малышом Тимом по очереди волокли Рамми и поднимали ее над самыми плохими участками дороги. Я чувствовал себя очень неловко, ведь я лапал и тискал ее, пока она была без сознания, но альтернатива этому была еще хуже.
Мы шли без конца и края, без воды и без надежды.
Однажды ночью сквозь глухое жужжание в своей голове я услышал голоса и решил было, что наконец свихнулся. Но вскоре понял, что это заговорил Барнаби.
– …Разумеется, материальные свидетельства указывают на существование не одного, а нескольких земных богов, – говорил он в пустоту. – Греки и римляне верили в многобожие, многолюбие, многоженство. Изначально брак был общественным договором. Лишь в последние сорок лет мы стали замечать несовместимость ньютоновской физики и общественного договора…
– Барнаби. – Каждое слово причиняло мне боль. Я попытался положить руку ему на голову, но он отпрянул. В темноте его взгляд был пристален и дик.
– Да как вы смеете, сэр? Это закрытый клуб, и у нас есть строгие правила против рукоприкладства…
– Барнаби, это я, – сказал я. – Траки. Траки Уоллес. Мы на пути в Сан-Франциско.
Его мимика снова изменилась. С тихим вздохом он опустился на свое место.
– Калифорния, – выдохнул он. – Я всегда хотел вернуться в Калифорнию. Пальмы, парни на пляже. Девушки-сёрферы и Голливуд… – Он опустил голову на копыта и закрыл глаза.
– Барнаби, проснись. – Я опустился на колени, чтобы встряхнуть его. – Барнаби, тебе нельзя тут оставаться. Просыпайся.
Он не шелохнулся. Я видел, как мерно раздуваются его ноздри. Туда-сюда, туда-сюда. Я видел, как дрожат ото сна его веки.
Я видел.
Я обернулся, чтобы посмотреть назад, и увидел красное пятно на горизонте.
Вставало солнце.
– Тим. – Я попытался позвать его, но голос меня не слушался. – Тим. – Хоть я и ковылял, почти согнувшись пополам от усилий, требовавшихся, чтобы волочить Рамми, вскоре я его догнал. Он еле держался на ногах. Когда я приблизился, он рухнул на колени. – Нам нужно спешить. Восходит солнце. Нам нужно найти укрытие.
Он покачал своей большой головой.
– Здесь негде укрыться, Траки, – ответил он.
Он был прав. Впереди нас не было ничего, только ржавые силуэты далеких горных хребтов, еще больше пыльной дороги, еще больше пустынных растений, пробивающихся сквозь иссохшую почву.
– Так или иначе, нам нужно идти. – Я чувствовал себя так, будто в моей голове было полно мух и все они приглушенно гудели, привлеченные одной и той же мыслью: ставь одну ногу перед другой, просто продолжай идти.
– Ты иди, – сказал он. Когда он дышал, вырывались короткие всхрапы, напоминавшие выходящий из забитого плесенью генератора воздух. – Я догоню тебя позже.
Если бы я мог соображать, то понял бы, что он лжет.
– Я пойду помедленней, – ответил я, как будто был другой вариант. Я погладил его по большой голове, мокрой от пота. – Я найду, где нам переночевать.
– Возьми это. – Он попытался поделиться со мной последними запасами еды, которые у нас остались, третьей пачкой «Синглс™», и в глубине кипящего супа своего разума я понял, что он делает. Я почти что взял ее.
Почти.
Но, если честно, мне так хотелось пить, что я не мог даже глотать.
– Поторопись, – сказал я, и он снова кивнул.
Я оставил его на дороге, стоящим на коленях. Моя спина ныла под тяжестью Рамми, хотя она весила не больше сорока фунтов. У меня даже не было сил обернуться, когда я услышал глухой удар, как будто на землю повалилась пальма, и понял, что Малыш Тим упал.
