Если бы только Эвалин могла сейчас меня видеть.
Как только я привел себя в порядок, я заказал визор последней модели с очень четкой картинкой, со встроенным нейросенсорным™ интерфейсом и отображением Личного идентификационного номера. Когда его прислали (доставили прямо в номер на нашем личном служебном лифте!), я включил питание и загрузил Дорогу из желтого кирпича.
Я сразу же отправился к тому самому шаблонному пухлячку, который просил у меня тысячу баксов свободы за визу «все включено», еще когда я не мог себе ее позволить. Теперь мои возможности были почти безграничны: Либертин финансировался наполовину русскими, наполовину картелями
[134], и все они вполне успешно вели торговлю ИН
[135].
В итоге я получил визу некоего Грегора Дубровского, дипломата из Федерации, чьи полномочия позволили бы мне пересечь границу НДС, не моргнув и глазом. Я раздобыл визу и для малыша Тима, которому предстояло стать моим телохранителем. С Барнаби проблем не возникло бы – все знали, что русские любят роскошь, а нет ничего роскошнее мехового коврика, который умеет ходить и разговаривать. И нам придется попрощаться с Рамми в Кремниевой долине, а это означало, что нам не придется пытаться тайком провести андроида мимо стрелков НДС, охраняющих демилитаризованную зону.
Но это проблема завтрашнего дня. И хотя я был тощим, большеносым оператором ручного управления, чьи интимные встречи с противоположным полом ограничивались унитазом и вечерней дрочкой, за шестнадцать лет жизни на планете Земля на континенте, который ранее был известен как Соединенные Штаты Америки, я твердо усвоил одну вещь: лучше не думать о завтрашнем дне.
– Самовывоз, верно? – Продавец зажужжал, проводя нехитрые расчеты. – Это дорого тебе обойдется, братец.
– Цена не имеет значения. – Эти слова были приятными, как поцелуй. Мне даже захотелось повторить их.
У него закатились глаза.
– С вас тысяча золотых кредитов, – сказал он.
Мой новый визор было настолько крутым, что моментально высветились курсы валют, они выскочили из строки меню, и я даже не успел открыть настройки. Но это уже не имело никакого значения. Кранчбаксы, доллары Техаса, манна Юты, обоюдносогласованные обнимашки
[136], подмигивания Настоящих друзей© – я был богат в каждой из валют по отдельности и сказочно богат во всех валютах, вместе взятых.
– Нет проблем, – холодно ответил я, просто чтобы посмотреть, как на его лице сменяются пиксели. Завершив транзакцию, я забежал на URL
[137] Плохой Кисы, отчаянно желая увидеть ее после почти недели разлуки. Но она была не в сети. Поскольку Лас-Вегас – вневременная зона, в Новом Лос-Анджелесе сейчас, должно быть, время завтрака или четыре часа утра, так что я не спеша набирал личное сообщение при помощи своих новых программных подсказок.
«Эй! Извини, я не имел возможности написать тебе. Я скакал по разным странам, как сумасшедший. А теперь прибыл в Лас-Вегас и хотел бы с тобой повидаться». У меня было достаточно времени, чтобы обдумать, как именно намекнуть ей, что теперь я достаточно хорош и крут для нее, так, чтобы это не выглядело слишком банальным. Никто не любит хвастунов. Лучше уж было пояснить это косвенно. Сам факт того, что я перепрыгивал через границы, вызывал любопытство. Я раздумывал, не закончить ли словами «Я скучаю по тебе», но передумал, когда подсказка предложила замену – заплаканное лицо и бьющееся сердце. Вместо них я добавил несколько смайликов и эмодзи «надеюсь-что-ты-в-порядке-и-не-могу-дождаться-нашей-встречи» с черепахой
[138].
Я отправил свое сочиненное экспромтом сообщение ей в личку. Едва оно скрылось за горизонтом, я обнаружил, что в моих архивах до сих пор лежит куча несортированных данных: я забыл о пакете на мою маму, о том скудном архиве цифровой жизни Шугар Уоллес, который купил на Дороге из желтого кирпича.
И после этого мое настроение резко упало. Имея все деньги мира, я ничего не мог сделать ради человека, которому был всем обязан. На секунду я ощутил то же, что, вероятно, чувствовал первый президент Бернхем, и понял, почему он сделал ради Уитни Хеллер то, что сделал, когда попытался сохранить ей жизнь. Наверное, я бы тоже позволил миру сгореть в огне, лишь бы только вернуть к жизни маму.
Я свайпнул, чтобы открыть ее досье, и меня будто током ударило: исходящее голосовое сообщение, которое она записала, когда работала в Отделе по связям с общественностью, до того, как перевелась в Отдел грузовых перевозок. Хриплый от дыма и смеха, ее голос заполнил весь мир:
«Это Шугар Уоллес. Спой мне песню, и я отпишусь тебе в ЛС.
Всем кранчного дня!»
Я прослушал его снова. И снова. «Это Шугар Уоллес». Через тридцать дней со дня ее смерти визор стер все мои сохраненные напевы после обязательного обновления, и я почти забыл, как звучит ее голос. «Это Шугар Уоллес». Я так залился слезами, что визор выдал предупреждение о высокой влажности.
Остальная часть маминого досье сводилась к нескольким коротким обрывкам: записи о ее рождении, кое-какие сведения о жилье и работе, переданные из Федеральной Корпорации, запись о дисциплинарном взыскании, из-за которого ее уволили из Отдела по связям с общественностью и перевели в Грузовые перевозки (я тогда смутно помнил детали, но, очевидно, она отклонилась от предписанного регламента и пообещала пожизненные поставки противоэпилептических препаратов «Кранч» двенадцати женщинам, которые жаловались, что из-за Грудных инъекций КранчМама™ со вкусом грудного молока у их детей начались судорожные припадки и парализующие мигрени
[139]). Сердце забилось чаще, когда я увидел запись о своем рождении. Я принялся искать имя отца, но в графе значилось «Неизвестный». Кроме того, там была целая куча сообщений, которые мама отправляла своим начальникам и руководителю Департамента контроля рисков Кадровой службы: трехунцевая разница в весе поставки Сыра™, отгружаемой из Производственного отдела № 22, не вязалась с пробегом грузовика.
