Я проработала в салоне шесть лет. Я, должно быть, отымела почти всех в лагере; иногда я обслуживала по двадцать человек в день, иногда четырех разом. Мне повезло, что после моего побега старые файлы памяти оказались поврежденными и мне не придется все это вспоминать.
Через какое-то время я научилась отключаться. Вырубаться. Становиться тем, кем они меня считали. У меня даже не было собственного имени. До тех пор, пока на лагерь не напал ФОА. Они появились ночью, из ниоткуда; тогда стояли такие сильные холода, что нефть стала вязкой, а люди в лагере пытались защититься от переохлаждения при помощи огненного виски. Быть может, именно так сюда проникли агенты ФОА: похоже, они выдавали себя за временных работников, которых послали заменить рабочих, пока те не отморозили свои носы и пальцы, а кое-кто принимал желаемое за действительное.
В Баккенах были сотни разных лагерей, и может, даже тысяча разных свадебных салонов, и мой был одним из тех четырех, которые освободили до того, как кто-то включил сигнал тревоги. Знаешь, что я думаю?
Я думаю, это сделал Драк.
Я думаю, он попросил ФОА прийти за нами.
Кстати, он умер в перестрелке. Бойцы ФОА отгоняли нас к цистернам, в то время как сигнал тревоги призвал толпу нализавшихся виски баккенских братушек-нефтяников с их отмороженными пальцами схватиться за ружья, и я никогда не забуду, как Драк, шатаясь, вышел на открытое место, в то время как в нашу сторону нацелились две дюжины обрезов.
– Постойте. – Он размахивал руками, как сумасшедший, и, я клянусь, смотрел прямо на меня. – Постойте.
И все приятели позади него замешкались. На долю секунды они убрали пальцы со спусковых крючков, чтобы не наделать в нем дырок. Эта секунда дала бойцу ФОА достаточно времени, чтобы бросить гранату прямо в эту свару, взорвав их всех до единого, включая и Драка.
Мне хочется думать, что он этого хотел.
Ты знаешь, что он однажды мне сказал? Это было после одной плохой шутки, когда клиент вырвал мне обе ноги из тазобедренных суставов и я нуждалась в ремонте. Драк занялся оценкой ущерба, изо всех сил пытаясь собрать меня обратно, чтобы я смогла функционировать, и я спросила его, почему все считают, что мы чудовища, почему все хотят нас уничтожить. Я не знаю, почему задала этот вопрос. Не думаю, что я ожидала от него ответа.
И все же он ответил.
– Единственные чудовища – это те, кто создает вещи, чтобы получить удовольствие от их уничтожения, – так он сказал. – Им нравится, когда мир рушится, пока он не станет таким же уродливым, как и они сами
36
Компьютерная графика перевернула все с ног на голову. Если раньше в порно снимались реальные девушки, реализующие какую-то фантазию, то теперь, наоборот, сама фантазия пытается казаться реальной. И то, и другое – обман, но правила игры уже поменялись.
(из «Путеводителя афериста по Территориям Экс-США»)
Казалось, что кто-то просверлил в моей груди дыру и тьма со всех уголков мира устремилась туда.
– Прости, Марджори. Я не хотел так говорить.
Она почти улыбнулась. Я увидел на ее лице выражение безмерной усталости, знакомое мне благодаря даймоманам, которые всю свою жизнь проводили в метаниях от эйфории до катастрофы, а затем снова погружались в эйфорию; которые отдавали все, что у них было, наркотику и у которых, кроме наркотика, не оставалось ничего, за что можно было бы ухватиться. Это выражение вдруг наполнило меня такой жалостью, которая ощущалась почти как любовь.
– Да пошел ты, – сказала она. – Кстати говоря, ты был ужасен. Просто ужасен. – На этот раз, когда она обходила меня, я не стал ее останавливать.
У меня ушло двадцать пять минут на то, чтобы найти дорогу наружу. Наконец за тремя эротическими голограммами я заметил выход и выскользнул в жар пустыни. Было еще темно: в Вегасе использовался тот же самый тип голограммы, что и в Лос-Анджелесе для проекции голубого неба. Я зашагал вперед, следуя за отдаленным ревом, который, как мне казалось, доносился со стороны Стрипа, и мне было все равно, смогу ли я до него добраться. Какой в этом был смысл?
Марджори права. Мы все чудовища. Еще в Техасе Берни рассказала мне, что «Прыг-Скок» превращает наркоманов в диких псов, в зверей. Но что, если он никого ни во что не превращал? Что если «Прыг-Скок» всего лишь сдирал кожу с того, что мы привыкли видеть, и обнажал то, что скрывалось под ней?
Что, если «Прыг-Скок» всего лишь рассказывал правду?..
* * *
В этой части исторического центра города было людно от разного рода туристов. Узкие полоски бетона и пустынного кустарника служили домом для второразрядных казино, мотелей, ночлежек, баров, огромных трущоб, выстроенных на манер общежитий, – с десятками тысяч наемных работников. Были и бордели: супербордели, вздымающие голограммы голых женщин в двадцать футов высотой, кривляющихся высоко в воздухе, которые сообщались с ресторанами, спортзалами, спа-салонами, складами со свежаком, массажными кабинетами, даже бизнес-центрами; были и убогие ночлежки, предлагающие два по цене одного, с никчемными вышибалами, бормочущими про «лишние десять центов». Бетонный бункер с затемненными окнами занимал три городских квартала. Когда я проходил мимо, эротическая голограмма перед входом пыталась нежно надо мной ворковать.
– Такого виртуального опыта у тебя еще не было, – промурлыкала она. А затем, по мере того как я продолжал идти, она преобразилась. Теперь она стала девочкой лет восьми (совсем еще ребенком!), пучеглазой, одетой в бикини с оборками.
– Все, что пожелаешь, – сказала она тоненьким детским голоском, и вот что получилось. На следующем углу половину содержимого моего желудка вытолкало в канаву.
Когда я вновь обернулся, голограмма стала девушкой с синими губами и пятнистой кожей разлагающегося трупа. Своим длинным мертвым пальцем она подзывала клиента с противоположного угла улицы.
Меня снова вырвало, но легче после этого не стало. Внезапный рев вызвал из ниоткуда порыв ветра: над крышами зданий резко взмыл беспилотный вертолет, а потом еще один; огромные, бронированные и гладкие, с длинноствольными ружьями военного образца, они напоминали здоровенных летающих пауков. Я выпрямился, а мое сердце бешено застучало в груди, потому что по Голодрому пронеслись еще два бронированных беспилотника, прервав проецируемую на него рекламу и временно смешав ее цвета.
Случилось неладное.
Я снова зашагал по улице. Теперь быстрее.
Влево, вправо, влево, вправо. Оглушительный рев сменился ритмом тустепа: громыханием шагов, хотя я не слышал ни криков, ни смеха, ни песнопений грейслендеров.
Я срезал путь через игротеку, в которой не было ни одного геймера, пристегнутого к оборудованию, и были выключены почти все игры, а те, что остались, просто висели, печально блея в опустевшей комнате в надежде на Аляску. Наконец я вышел на Стрип.
