Общение Дженни с известным драматургом не отличалось ровностью, имели место и упражнения в остроумии. Однажды леди Рандольф пригласила Шоу на ланч, а в ответ получила следующую телеграмму: «Разумеется, нет; чем я вызвал подобную атаку на мои хорошо известные привычки?» Дженни не растерялась и тут же парировала: «Ничего не знаю о ваших привычках; надеюсь, они не столь дурны, как ваши манеры»
[202].
Что касается ее сына, то впервые он косвенно пересекся со знаменитым ирландцем в далеком 1897 году. Молодой субалтерн подготовил статью (она так и не будет опубликована), в которой подверг «яростной критике» один из очерков Шоу, написанный в «духе унижения и издевательства над британской армией по поводу какой-то небольшой войны». Личная встреча двух будущих лауреатов Нобелевской премии по литературе состоялась спустя несколько лет. Черчилля «привлекла яркая и веселая манера» Шоу вести диалог. Но больше всего его поразил тот факт, что известный драматург был вегетарианцем и не потреблял алкоголь. Желая поддеть его, молодой политик спросил: «А что, вы действительно никогда не пьете вина?» Шоу уверенно вернул смоченную в иронии стрелу обратно: «Нет, я достаточно крепок, чтобы оставаться в порядке и так»
[203].
Следующая беседа, которая не оставила Черчилля равнодушным, случилась в Манчестере в октябре 1906 года. Драматург произвел на него впечатление «вулкана – много шума, дыма, клубы горячего пара, неожиданно ослепительные вспышки молний, потоки кипящей лавы, тучи пепла, разлетающиеся во все стороны». «Впрочем, – добавлял Черчилль, – посреди всего этого разгула стихии, под пепельным слоем сумасбродства и чепухи то тут, то там сверкают крупинки чистого золота, выплавленного в обжигающем пламени истины»
[204].
Отношение Черчилля к Шоу в какой-то мере схоже с отношением к Герберту Уэллсу: уважение к Уэллсу-писателю и неприятие Уэллса-политика. Черчилль не мог не признать огромного литературного таланта Шоу, но расходился с ним по политическим вопросам. Приверженность автора «Пигмалиона» социализму, казалось, делала диалог между ними невозможным. Но в том и проявляется истинный масштаб личностей, что даже идеологические разногласия неспособны заглушить взаимное уважение друг к другу, а также не в состоянии помешать взаимному, порой колкому и сатиричному, порой резкому и непримиримому, но всегда привлекательному и плодотворному общению.
Встречи Черчилля и Шоу продолжились. Они имели много «приятных и запоминающихся бесед». В 1928 году Шоу даже подарил политику экземпляр своего произведения «Путь умной женщины к социализму», при этом лукаво заметив, что подобный подарок – «самое надежное средство помешать вам прочесть эту книгу». Черчилль, разумеется, книгу прочтет, и даже приобретет еще один экземпляр – сыну, а свой отдаст по назначению: «умной женщине» – своей супруге. Что же до ее автора, то о нем он будет впоследствии говорить как о «ярком, умном, горячем и понимающем человеке, своего рода Санта-Клаусе, танцующим в круге солнечных блесток»
[205].
Не только Черчилль читал книги Шоу, но и Шоу читал произведения Черчилля и с радостью высказывал ему свое мнение о прочитанном. В архиве политика сохранилось письмо, которое ирландец написал во время морского путешествия в Новую Зеландию после прочтения первого тома «Мальборо». Книга ему понравилась. И она наверняка понравилась бы ему больше, если бы Черчилль умерил свой пыл в сведении счетов с Томасом Бабингтоном Маколеем (1800–1859). При этом сам Шоу, хотя и отметил эту слабость, счел необходимым высказать свое мнение о викторианском историке. Главным недостатком Маколея он считал то, что, признавая таланты и достижения своих героев, Маколей не умел распознавать гениальность. «Я не хочу сказать, что он не понимал ее: никто не в состоянии понять гениальность, но некоторые авторы способны ее распознать». Постепенно Шоу перевел тему Маколея в политическую плоскость, считая, что в книге, уже с опорой на Маколея и традиции вигов, показано формирование партийной системы, которая, по его мнению, в итоге «разрушила парламент, как революция разрушила монархию». Прошелся он и по Людовику XIV, который косвенно способствовал «насаждению» партийной системы, чем «подготовил путь для фашизма и большевизма, как и для Французской революции». «Все это ясно для меня, – заявил Шоу, – поскольку я прочел Карла Маркса за четырнадцать лет до того, как это сделал Ленин, и тем самым вывел Маколея из моей крови навсегда». А Черчилль этого сделать не смог. Получив «классовое образование», он «проглотил яд без антидота». Поэтому Шоу советовал во втором томе ближе подвести описание к «современной волнующей действительности», а также собственной борьбе автора с политической системой, которая проявилась в двойной смене партийной принадлежности. «Подумайте об этом. Более масштабная книга, чем ваш первый маколеевский том, вполне достижима», – убеждал Шоу. Свое обращение он закончил просьбой «простить, что вмешался», но «Мальборо» «настолько меня заинтересовал, что я просто не смог успокоиться»
[206].
Черчилль не обиделся, хотя и не воспользовался предложенными рекомендациями.
В конце июля 1946 года, когда Шоу отмечал свой девяностолетний юбилей, Черчилль направил ему поздравление. В ответ известный драматург написал, что политик «никогда не был настоящим тори». Что он представляет собой «феномен», который состоит из «значительной щепотки писателя, художника и солдатской подготовки»
[207]. Черчилль пообещал сохранить это письмо в своем «постоянно увеличивающемся» архиве. Он снова отметил их с Шоу различия в отношении к коммунизму. Политик признался, что с удовольствием прочел философское эссе Мориса Метерлинка (1862–1949) «Жизнь пчел», написанное в 1901 году. «По крайней мере, пчелы следуют монархическим принципам», – резюмировал он. И добавил: «К черту все неподвижные идеалы о построении человеческого общества. Главное – это поведение индивидуумов в бесконечно меняющейся и, надеюсь, в целом улучшающейся атмосфере и внешней среде». Правда, насколько улучшалась внешняя среда, в 1946-м сказать было трудно. Уже прошел год, как США использовали ядерное оружие. «Как вы думаете, – спросил Черчилль пожилого драматурга, – не означает ли появление атомной бомбы, что Создатель Вселенной устал писать нескончаемый сценарий?»
[208]. Но мог ли Шоу ответить на этот вопрос?
На закате жизни Шоу, к тому времени уже прекративший писать статьи, по просьбе главного редактора Sunday Dispatch Чарльза Ида (1903–1964) все-таки подготовил небольшое эссе о своем современнике. В этом очерке он назвал Черчилля «самым восхитительно талантливым министром». Он признал его удивительные способности, но указал также и на ограничения: Черчилль слишком своеволен и свободолюбив, чтобы стать верным апологетом партийной системы. Шоу считал, что его постоянный оппонент смог бы реализовать себя гораздо полнее на посту мэра какого-нибудь «провинциального городка», где нет столь сильного гнета партийной дисциплины. И вообще, хотя Черчилль и посвятил свою жизнь политике, истинным его призванием является военное дело и литературная деятельность
[209].
