В своей жизни Черчилль сталкивался с человеком, который находился в таком же согласии с Господом, хотя его взгляды значительно уступали и по масштабу и по результатам тем воззрениям, которых придерживался Рокфеллер. Его имя – Стэнли Болдуин. «Поскольку Болдуин состоял со Всевышним в очень доверительных отношениях и хорошо к Нему относился, он не сомневался, что и Господь относится к нему так же», – не без иронии отмечал Эмиль Людвиг
[233].
Но не только личность Стэнли Болдуина интересна в этом отношении. В несколько видоизмененном виде в мировоззрении Рокфеллера нашла свое отражение высказанная Черчиллем при его работе над биографией Мальборо идея о гармонии интересов, или о том, что успех великой личности коррелируется с благосостоянием всего общества. Что хорошо конкретному человеку, то хорошо и окружающим: если это государственный деятель, то достигнутые им успехи в политике положительно влияют на жизнь в его стране; если это ученый, то сделанные им открытия продвигают науку вперед; если это художник, то созданные им великие полотна, тексты или музыкальные произведения способствуют повышению культурного наследия человечества; если это военный, то одержанные им победы сохраняют целостность страны; если это бизнесмен, то заработанные им средства являются источником запуска новых общественно полезных проектов, появление которых было либо невозможно, либо затруднительно без значительной финансовой поддержки.
Подобные взгляды представляют весьма неустойчивую почву для оправдания аморальных поступков тех, кто причисляет себя к великим, но они способны объяснить поведение людей, их менталитет. В истории было множество примеров, когда неординарная персоналия, осознавая свое величие, считала себя если не орудием Господа, то уж точно источником блага для какой-то группы людей, страны или даже всего человечества.
В определенной степени – правда, без религиозного экстаза Рокфеллера и честного самообмана Болдуина, – приверженцем описанных взглядов был и сам Черчилль. Это видно и из его поведения, которое, как он считал, полностью совпадало с интересами любимой Британии. Это видно и из той апологии, которую он посвятил Рокфеллеру. Черчилль считал, что человечество в долгу перед такими людьми, как глава Standard Oil Company. «Когда история вынесет свое окончательное суждение о Джоне Д. Рокфеллере, вполне возможно, что его вклад в научные исследования будет рассматриваться как веха в прогрессе человечества», – предполагал он. Именно благодаря знаменитому американцу, указывал Черчилль, ученые получили возможность проводить продолжительные исследования, не опасаясь ограничения или прекращения финансирования
[234].
Но почему именно Рокфеллер и такие, как он, являются главными поставщиками ресурсов и определяют развитие научных исследований? Разве эти функции не может и не должно выполнять государство? Черчилль полагает, что может, но не в таких объемах и не в такой форме. В демократических правительствах, объясняет он, при выделении средств приходится, с одной стороны, учитывать первоочередные потребности населения и обороноспособность страны, а с другой – постоянно оглядываться на налогоплательщиков, чутко улавливая их настроения и мнения, которые могут стать решающими на выборах. Там, где страной правят диктаторы, неограниченное финансирование ученых возможно, но, как показывает «недавний опыт, диктаторы больше готовы избавиться от своих ученых, чем поощрять их». «Таким образом, – резюмирует Черчилль, – мы возвращаемся к факту, что сегодня наука так же сильно зависит от щедрости и проницательности богатых людей, как искусство периода Ренессанса зависело от патронажа пап и князей»
[235].
Во многом именно по этой причине, а не из-за принадлежности к роду Мальборо и истеблишменту Соединенного Королевства (хотя и не без этого), Черчилль всегда был на стороне зажиточных классов, выступая категорически против социалистических лозунгов о принудительном распределении богатства. В частности, в одном из очерков он писал, что мнение о том, будто «богачи являются вредными животными и на них надо открыть охоту», представляет «опасность для смелого и героического эксперимента» президента Франклина Рузвельта. Охота на богатых – «азартный вид спорта». Правда, этот «зверь быстр в движениях и сообразителен в тактике, и потому часто ускользает». «Травля бывает долгой и захватывающей, – описывает Черчилль вакханалию экспроприации экспроприаторов, – в крови каждого ее участника кипит задор. Но возникает вопрос, повысит ли общее благосостояние масс избыточное увлечение этой забавой?»
[236].
Мнение Черчилля – однозначно нет. И дело здесь даже не только в пользе состоятельных людей, спонсирующих важные, полезные, но с финансовой точки зрения убыточные проекты и начинания. Богатые люди являются признаком и залогом здоровой экономики. «Миллионер или мультимиллионер – животное высокоэкономическое, – объясняет политик. – Как губка, он отовсюду эффективно высасывает деньги, но в этом процессе простые люди не лишаются своего заработка. Наоборот, он запускает предприятия и выводит их в рабочий режим, он увеличивает стоимость и расширяет кредит, а без этих шагов, причем в широких масштабах, никакой экономический прогресс не будет доступен для миллионов»
[237].
Черчилль возвращается к этой теме в статье «Уличные мессии», опубликованной в номере Collier’s от 20 июня 1936 года. Идею о том, что «благосостояние в обществе может быть обеспечено путем преследования миллионеров», он называет «одним из самых распространенных и самых глупых современных заблуждений». Наряду с кредитами, британский политик считает богатых «ломовой лошадью общества», которая тащит «национальную повозку вверх по бесконечной горе». «Остерегайтесь морить голодом, дурно обращаться или ранить этих бесценных животных, – предостерегает он. – Без их помощи мы быстро скатимся в болото варварства»
[238].
Одним назиданием Черчилль не ограничивается. Пытаясь донести до читателей мысль о бесперспективности и опасности изъятия денег у обеспеченных слоев населения, он предлагает рассмотреть эти теории на практике. Как можно лишить человека средств? Черчилль рассматривает два варианта. Первый – путем увеличения налогов. «Я не раз повторял, что увеличение налоговых выплат выше пятидесяти процентов приведет к смехотворному результату-разочарованию», – убеждал британский политик
[239]. Есть и второй вариант – национализация, после которой нужно быть готовым к управлению предприятиями. О реальном перераспределении богатства при таком сценарии можно будет говорить только тогда, когда под началом государства национализированные предприятия будут приносить больше прибыли, чем в бытность их владения частными лицами
[240].
