Помимо великодушия в сборнике раскрываются и другие грани характера и мировоззрения британского политика, которые имеет смысл рассмотреть отдельно через призму его взаимоотношений с выдающимися личностями, ставшими одновременно объектами его исследований и творчества.
Глава 9. «Один из самых древних и почтенных институтов»
На страницах сборника представлены материалы о двух суверенах, лишившихся своего трона и закончивших свои жизни в изгнании. У каждого из них была своя судьба и свои условия, приведшие к отречению. Постараемся ответить на вопрос, чем именно эти монархи привлекли внимание Черчилля. Начнем с кайзера Германской империи и короля Пруссии Фридриха Вильгельма Виктора Альберта Прусского, больше известного как Вильгельм II (1859–1941).
Черчилль лично встречался с главой Второго рейха дважды. Обе эти встречи произошли в Германии до начала Первой мировой войны. Первая – в Силезии (Бреслау) в 1906 году, на ежегодных маневрах германской армии. Вторая (небольшой формальный разговор) – спустя три года в Баварии (Вюрцбург), тоже на армейских маневрах. Свои воспоминания об этих эпизодах Черчилль напишет после завершения войны, в 1924 году
[334].
Несмотря на все ужасы, через которые прошла его страна, а также несмотря на ту персональную ответственность, которую кайзер нес за развязывание мировой войны, Черчилль не испытывал к нему ненависти. В день заключения перемирия, 11 ноября 1918 года, он обедал в резиденции на Даунинг-стрит в большом зале, стены которого украшали портреты Питта, Фокса, Нельсона и Веллингтона. Занимавший в тот момент пост премьер-министра Ллойд Джордж предложил казнить Вильгельма II. Вскоре это предложение было активно поддержано народными массами и нашло широкий отклик на страницах газет. Но Черчилль высказался против
[335], не отказываясь при этом, что «вина низложенного императора была больше, чем вина многих его советников, или больше, чем вина того национального парламента, который содействовал ему в объявлении войны»
[336]. По его мнению, вопрос аутодафе кайзера не так прост, как кажется на первый взгляд. Особенно после того, как Нидерланды отказались выдавать скрывшегося на их территории в замке Дорн Вильгельма II, а фельдмаршал Гинденбург (1847–1934) заявил, что всю ответственность за действия германской армии начиная с 1916 года он берет на себя, предлагая свою кандидатуру для суда. Кроме того, за своего отца заступился второй сын Вильгельм Эйтель Фридрих Кристиан Карл (1883–1942), также предложивший себя в руки Фемиды.
Все эти акты самопожертвования со стороны близкого окружения императора, а также ажиотаж ликующих масс и их требования скорейшей расправы создавали, по словам британского политика, ситуацию, когда «голова бывшего кайзера может быть украшена мученическим венцом, не суля ему, однако, обычных связанных с этим неудобств». «В истории вряд ли был такой момент, когда бы мученичество обещало столь высокую награду», – заявил Черчилль
[337]. Он считал, что казнь Вильгельма II не сможет ни погасить огонь мести, ни вернуть понесенных потерь. Зато его смерть, как и смерть кого-либо из его соратников, родственников или подчиненных, пойдет на пользу посмертной славе самого кайзера. По его мнению, повешение кайзера является «наилучшим способом восстановления его исчезнувшего достоинства»
[338]. «Постановка сцены в мрачных декорациях греха», «возложение на чело, с которого сорвана императорская корона, венца мученика», «искупительная жертва на эшафоте» – все это, предупреждал Черчилль, «позволит забыть о прошлом»
[339].
Казнь не состоится. Вильгельм будет вести «спокойную, удобную жизнь без малейшего налета романтизма» в замке Дорн. «Он жил, чтобы стать свидетелем того, как яростная ненависть победителей остывает до презрения и в конечном счете растворяется в безразличии», – констатирует Черчилль в 1930 году
[340].
Что касается самого Черчилля, то, несмотря на всю пропасть антагонизма и множество противоречий, которые разделяли двух государственных деятелей, в его отношении к экс-кайзеру не было «безразличия». Черчилль поднимется над привычным для своего круга и времени презрением к Вильгельму и попытается проанализировать личность венценосного Гогенцоллерна. В 1930 году он напишет статью «Правда об экс-кайзере», которая выйдет в одном из октябрьских номеров Collier’s. На следующий месяц это эссе будет переиздано под тем же названием в T e Strand Magazine. В январе 1934 года статью Черчилля о Вильгельме II опубликует Sunday Chronicle.
К какому же выводу приходит автор, изучив биографию экс-кайзера? С первых страниц очерка он призывает читателей не торопиться с выводами и уж тем более повременить с хулой. Вместо этого он предлагает рассмотреть, в каких условиях формировался характер правителя. Вильгельм наследовал трон, когда ему не исполнилось еще и тридцати лет. Его окружали алюсники, которые только и говорили ему, что он лучший, что он единственный обладающий правом назначать всех руководителей империи, что только он определяет, куда вести войска и в каком направлении разворачивать флот. В его руках была могущественная империя Западной Европы, в его распоряжении были огромные богатства, за возможность беседы с ним выстраивались очереди из «государственных деятелей, генералов, судей, служителей церкви, философов, ученых и финансистов». Его мнением восторгались умнейшие исполины Германии, его талантами восхищались способнейшие представители Второго рейха, его величие воспевали талантливейшие трубадуры германской нации. «Уверены ли вы, что сможете противостоять такому напору? – спрашивает Черчилль своих читателей. – Уверены ли вы в том, что сможете сохранить природную скромность и не станете преувеличивать собственную важность, сможете сохранить достойное самообладание и готовность идти на компромиссы?»
[341]. Угодливое обхождение и подогреваемое всеобщей лестью зазнайство еще не так страшны сами по себе, как их последствие, – одна из опаснейших проблем, с которой может столкнуться руководитель: потеря чувства реальности и неспособность оценивать трезво события, поступки, других людей и собственные решения.
Медные трубы были не единственным испытанием, с которым не справился Вильгельм. Его личность не только хвалили, его могущество не только воспевали. Некоторые изощренные умы собирались использовать императора в своих целях, подталкивая его к принятию выгодных им резолюций. Способ для этого был выбран настолько же старый, насколько стар мир власти. До кайзера нередко и умышленно доносился кулуарный шепот: «а не слабак ли сидит на нашем престоле?», «не пацифист ли кайзер?», «готов ли он продолжить великое дело, начатое его предшественниками – бессмертным Фридрихом и великим Бисмарком?». Все эти и многие другие вопросы, направленные на разжигание чувства национальной гордости и стремления доказать собственную стойкость, произносились «надменными губами, с горящими глазами, с насупленными бровями, с подобострастными поклонами, салютованием и щелканьем каблуков»
[342].
