Земля извергает из себя дробленые кости, зубы, вещи, бумаги – она не хочет хранить тайны.
И вещи лезут из лопнувшей земли, из незаживающих ран ее. Вот они – полуистлевшие сорочки убитых, брюки, туфли, позеленевшие портсигары, колесики ручных часов, перочинные ножики, бритвенные кисти, подсвечники, детские туфельки с красными помпонами, полотенца с украинской вышивкой, кружевное белье, ножницы, наперстки, корсеты, бандажи. А дальше из трещин земли лезут на поверхность груды посуды: сковороды, алюминиевые кружки, чашки, кастрюли, кастрюльки, горшочки, бидоны, судки, детские чашечки из пластмассы. А дальше из бездонной вспученной земли, точно чья-то рука выталкивает на свет захороненное немцами, выходят на поверхность полуистлевшие советские паспорта, записные книжки на болгарском языке, фотографии детей из Варшавы и Вены, детские, писанные каракулями письма, книжечка стихов, написанная на желтом листочке молитва, продуктовые карточки из Германии… И всюду сотни флаконов и крошечных граненых бутылочек из-под духов – зеленых, розовых, синих… Над всем этим стоит ужасный запах тления, его не могли победить ни огонь, ни солнце, ни дожди, ни снег, ни ветер. И сотни маленьких лесных мух ползают по полуистлевшим вещам, бумагам, фотографиям.
Мы идем все дальше по бездонной, колеблющейся треблинской земле и вдруг останавливаемся. Желтые, горящие медью волнистые густые волосы, тонкие, легкие, прелестные волосы девушки, затоптанные в землю, и рядом такие же светлые локоны, и дальше черные тяжелые косы на светлом песке, а дальше еще и еще. Это, видимо, содержимое одного, только одного лишь, невывезенного, забытого мешка волос! Все это правда! Дикая, последняя надежда, что все это сон, рушится. А стручки люпина звенят, звенят, стучат горошины, точно и в самом деле из-под земли доносится погребальный звон бесчисленных маленьких колоколен. И кажется, сердце сейчас остановится, сжатое такой печалью, таким горем, такой тоской, каких не дано перенести человеку…
Атомный век начался утром 16 июля 1945 г., когда первый в мире ядерный заряд был взорван в пустыне Джорнада-дель-Муэрто в штате Нью-Мексико. Когда грибовидное облако, как цветок, распустилось в небе над пустыней, Дж. Роберт Оппенгеймер (1904–1967), директор лаборатории в Лос-Аламосе, который спроектировал это оружие, вспомнил изречение, приписываемое богу Вишну в священном индуистском тексте Бхагавадгита: «Теперь я стану Смертью, разрушителем миров». Оппенгеймер и его сотрудники открыли новую, неслыханную силу, несущую разрушение. Три недели спустя, 6 и 9 августа 1945 г., американские военные высвободили эту силу, взорвав такие же бомбы над Хиросимой и Нагасаки в Японии и тем самым мгновенно уничтожив десятки тысяч людей, в основном мирных жителей, а в последующие месяцы – несколько десятков тысяч пострадавших от ожогов, лучевой болезни и других телесных повреждений.
Ни одна страна не применяла ядерное оружие для боевых действий после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, но страх, что ядерный дождь обрушится с небес, с тех пор преследует каждую нацию, живущую на земле. Эта технология – один из самых страшных способов убийства, позволяющий превращать целые города в пламенеющие адские ландшафты, которые на протяжении всей истории воображали себе христианские авторы. Аналогию с Адом не забыли и критики ядерного оружия. В своей речи после получения Нобелевской премии мира в 1964 г. Мартин Лютер Кинг-младший (1929–1968) назвал войну одним из величайших зол, стоящих перед миром: «Мировая война – не дай Бог! – оставит лишь пепел как немое свидетельство существования человеческого рода, безрассудство которого привело к гибели. Если современный человек будет продолжать бесконечно заигрывать с войной, он превратит земную среду обитания в Ад, который не мог представить даже Данте».
Японцы не понаслышке знакомы с ядерным холокостом, о котором западные авторы не могут говорить без содрогания. Среди выживших – Ёситака Кавамото; ему было тринадцать лет, когда бомба взорвалась в километре от его школы в районе Закобачо в Хиросиме. Как ему удалось уцелеть после ударной волны от первого взрыва и не погибнуть в рухнувшей школе, можно объяснить только чудом. Рассказ Кавамото о массовом убийстве и страданиях, принесенных людям ядерным взрывом, читать гораздо тяжелее, чем исторические описания мук, которые ожидают грешников в Аду: ведь это происходило на самом деле. Отмечая семьдесят вторую годовщину взрыва в августе 2017 г., мэр Хиросимы Кадзуми Мацуи сказал: «Этот Ад никогда не уйдет в прошлое. Пока существует ядерное оружие и политики грозятся применить его, ужас может в любой момент стать нашим настоящим. Вы можете пострадать от их жестокости».
Мой одноклассник, по-моему, его звали Фудзимото, что-то пробурчал и показал в окно: «Б-29 летит». Он ткнул пальцем в стекло. Я привстал со стула и спросил его: «Где?» Не успел я встать на ноги, как это случилось. Все, что я помню, – молния, бледная вспышка, две или три секунды. Потом я потерял сознание. Не знаю, сколько времени прошло, потом я пришел в себя. Это было ужасно, ужасно. Откуда-то из-под обломков валил дым. Я был зажат под обломками, мне было ужасно больно; наверное, поэтому я пришел в сознание. Я не мог шевельнуться, сдвинуться ни на сантиметр. Потом я услышал, как десять моих одноклассников поют гимн нашей школы. Я помню это. Я слышал рыдания. Кто-то звал маму. Те, кто остался в живых, пели школьный гимн, сколько хватало сил. По-моему, я присоединился к хору. Мы думали, кто-то придет и спасет нас. Поэтому мы громко пели гимн. Но никто не пришел, и мы постепенно перестали петь. В конце концов я пел один. А потом почувствовал, как подступает страх. Я собрал всю волю и попытался выбраться из-под обломков. Наконец мне удалось расчистить место над головой. Высунув голову и осмотревшись, я понял масштабы бедствия.
Небо над Хиросимой было темным. Что-то похожее на смерч или огромный огненный шар летало по всему городу. У меня были поранены только рот и руки. Но я потерял много крови, а в остальном был в порядке. Я решил, что выберусь наружу, но боялся бежать в одиночку. Мы ежедневно проходили военные учения, и нам говорили, что бежать в одиночку – это трусость, поэтому я решил, что должен взять кого-то с собой. Я полз по обломкам, пытаясь найти живых.
Потом я нашел одноклассника, он лежал под обломками, еще живой. Я попытался его поднять. Мне трудно это говорить, его череп был вскрыт, с головы свисало мясо. У него остался только один глаз, он смотрел прямо на меня. Сначала он что-то бормотал, но я ничего не понял. Он попытался откусить себе ноготь. Я вытащил его палец изо рта. А потом взял его за руку. Он потянулся за тетрадкой в нагрудном кармане, и я спросил: «Хочешь, чтобы я взял ее с собой и отдал твоей матери?» Он кивнул. Он начал терять сознание. Но я все равно слышал, как он кричал: «Мама, мама». Я думал, что смогу взять его с собой. Кажется, ниже живота все его тело было раздавлено. Нижняя часть тела была погребена под обломками. Он отказался идти; он сказал, чтобы я ушел.
